– В ту ночь луна была такой полной, что не давала уснуть даже мне. Потому что меня забыли спрятать в велюровый мешок. Она светила в окно, и я купалась в её холодном свете и вся сияла. Тогда мне казалось это прекрасным: ведь я была похожа на струящийся серебристый водопад.
Саксофон понимающе прогудел, как паровоз.
– В ту ночь, – опять начала флейта, а инструменты терпеливо ждали продолжения рассказа, – эта луна разбудила моего хозяина. Поднявшись резво с постели, он нехотя оделся и, рассматривая дом, остановил свой взгляд на моём счастливом сиянии.
Сначала он хотел сыграть мелодию (возможно, в последний раз), хотя играл не очень искусно, но, поднеся меня ко рту, передумал. Взгляд его неестественно блуждал, как будто в голове решалась сложная задача.
Я предположила, что он выкурит «мыслительную» трубку, как делал это в редких случаях, когда не мог уснуть, и вернётся в нагретую постель. Но этого не случилось.
Хозяин почему-то вышел на улицу, держа меня в руках и так сильно сжимая пальцами, что я в полной мере ощутила какую-то недоброжелательность. Навстречу нам шли незнакомые, растерянные люди. Их было очень много. И они несли всех нас. Некоторые прохожие, в том числе и дети, насколько мне помнится, были в ночной одежде. Определённо, их вёл чей-то голос. Тогда я думала, что всё это – по случаю чего-то особенного, торжественного, праздничного или – по случаю ночного выступления перед полной луной, которая казалась по-настоящему великой.
Хозяев преданно сопровождали домашние животные: они справедливо лаяли, пищали, скулили и мяукали, виляя пушистыми и тонкими хвостами, даже подпрыгивали. Только люди не замечали своих питомцев и молча брели по мокрой после дождя дороге. Некоторые шли босиком, холодными ногами утопая в лужах и разбрызгивая по сторонам грязные, безобразные капли, которые оставляли такие же безобразные следы на одежде и инструментах.
…Когда хозяин дошёл до этой тёмной поляны, спрятанной в лесу, оказалось, что он не был первым. Каким-то образом на осенней траве и на краешке мокрой земли уже возвышалось белое пианино с оторванной крышкой, а неподалёку лежали виолончель и две совсем новенькие скрипки, прикрытые высокой травой. Один из смычков кто-то хладнокровно надломил. Никогда не забуду, как громко и недовольно шумели листья деревьев, провожая взглядом людей. Их ропот стал для меня уже привычным.
Хозяин поравнялся с двумя непоседливыми детьми, жившими в большом каменном доме на соседней улице. Они часто пробегали под окнами хозяина, и тогда в комнату врывались их задорные голоса и разговоры. Взрослых рядом не было. Дети в одной руке несли горящие свечи, а в другой, напополам, – тяжёлую гитару, крепко вцепившись в ее гриф.
В тот миг, нагнувшись, хозяин поставил меня рядом с виолончелью. А через несколько минут об меня потёрся