– Поживёшь пока у меня, – сказала она, затушив папиросу в наполненной доверху окурками консервной банке. – Только не выходи никуда пока. И дай мне ключи от твоего дома – я схожу, принесу одежду, и что там тебе ещё нужно.
Он не стал спорить. Сама мысль о возвращении домой, да и вообще о появлении на улице, ужасала. Пытался быть хоть чем-то полезен – стряпал, как умел (мать приучила), и встречал Машу после работы готовым обедом; тихо шипя от боли в не сросшемся ещё ребре, убирал в доме, чинил расшатанную скудную мебель. Маша смотрела одобрительно и удивлённо. Ей ещё не доводилось жить под одной крышей с кем-то вдвоём, вот так, по-семейному. Детдом, общежитие, лагерный барак, снова общага и снова барак. Это было ново и неожиданно хорошо. Поначалу она даже не воспринимала его как мужчину, как существо другого пола. Он был чем-то иным – комком живой плоти, о котором хотелось заботиться – подобранной на улице собакой, щенком, несбывшимся ребёнком. Постепенно, за несколько недолгих недель, что они прожили вместе, всё изменилось.
С ней он впервые стал мужчиной. Всё оказалось просто и чисто. Ни ухаживаний, ни поцелуев под луной, ни робких признаний. Взрослая, сорокалетняя женщина – сильная и мудрая – молча пришла и легла к нему в постель. И это было вовсе не то физиологическое облегчение, что сопя и отдуваясь, испытывали его мучители, а недоступное им чувство слияния тел и душ, освобождающее подчинение и безраздельное обладание для того, чтобы отдать себя всего жертве, ставшей идолом, Богом. Они не признавались друг другу в любви, стеснялись дневных проявлений нежности, не вели долгих разговоров, им было достаточно бессвязного и наполненного вечным смыслом ночного лепета.
– Мы уедем, уедем туда, где тебя никто не знает, – шептала что-то, не задумываясь, сама не веря в то, что говорит, лишь бы не молчать. Шептала, гладила, запускала пальцы в отросшую шевелюру.
– Куда уедем? Где в этой стране такое место? Тут же каждый третий сидел, – тихо возражал он, чувствуя на плече её горячую тяжесть, уставившись неподвижным взглядом в едва различимые в темноте кривые потолочные балки.
– Страна большая, – врала она, зная как сжимается, съёживается шагреневой кожей карта, стоит лишь прикоснуться.
– Большая, а спрятаться негде. Паспорт везде нужен, а с ним и справка, и все отметки придут. И участковый или продаст или сам доить станет, деньги выжимать.
– Спи. Спи, милый. Что-нибудь придумаем. Всё будет хорошо. Ты только не ходи никуда.
Он делал вид, что спит.
*
Дождей в городе не любили. Они хоть и прибивали вездесущую цементную пыль и смывали её с ненадолго обретавших свой естественный цвет стен домов, но намокнувшая пыль смешивалась с городской грязью, а высохнув слипалась в тонкую покрывавшую всё бетонную корку. В этот день Мария ушла