– Чья?
– Матери… на булавке…
– Брешет, собака!
– Проехали мы с ним от развилки до окраины, а я до сих пор опомниться не могу… всю ночь ворочался… не спал…
– Говоришь, у Рахмиэлова овина слез?
– Да, – сказал корчмарь. – Ты его, Семен, не трогай! Может, в твоей хворобе он и не виноват. Я даже его к нам пригласил. Накормим, дадим денег на дорогу, и пусть едет с миром…
Прыщавый Семен молчал и что-то обдумывал.
– А если не придет?
– Тем лучше, – ответил корчмарь.
– Нет, – возразил сын. – Так легко он не отделается…
– Зачем еще один грех брать на душу?
– Один или сто… Кто виноват в одном, тот виноват во всех.
– Что же, по-твоему получается, я и за грехи урядника отвечаю? – поддел сына Ешуа.
– Отвечаешь! – воскликнул прыщавый Семен. – Разве ты хватаешь его за руки, когда он кого-нибудь порет или лезет в чужой карман? Все мы грешники… И этот твой несчастненький в ермолке тоже… только до его греха докопаться надо… И я кровь из носу – докопаюсь… Праведник вшивый нашелся… посланец Бога… все мы посланцы дьявола, все… Иди!
– Господи! Горим, горим, – пробормотал Ешуа.
– Горим, – согласился прыщавый Семен. – Горим и водкой тушим.
У двери корчмарь Ешуа обернулся:
– Зачем к тебе Нестерович приходил?
– Приветы передал, – усмехнулся прыщавый Семен. – От уездного исправника Нуйкина… от виленского вице-губернатора, от царя-государя Александра Второго… справляются о моем здравии, спрашивают, не нужно ли чего-нибудь мещанину Семену Манделю…
– Не связывался бы ты с ним, – посоветовал корчмарь.
– А с кем прикажешь связаться? С Маркусом Фрадкиным? С братьями Спиваками? Да я для них трактирный ублюдок, от меня за версту твоей водкой разит.
– Можно отсюда уехать.
– Куда? В Ковно? В Вильно?
– В Америку.
– Торговать селедкой? И там на мещанина Семена Манделя какой-нибудь урядник или исправник найдется. Зачем менять исправников?
– Умному еврею и исправник – не помеха.
– А я не умный… Я дурак. А дураку даже собственный отец – помеха.
– Ты еще болен, Семен.
– А я никогда не был здоров.
– И все же мой совет: держись подальше от Нестеровича. Если еврей чего-то и может добиться в жизни, то не чужими наручниками, а своими руками…
Через три дня прыщавый Семен впервые вышел из дому. Он слонялся по двору, вокруг корчмы, дышал полной грудью и ни о чем не думал. Он подолгу сидел под дикой грушей и глядел на крохотные сморщенные плоды, на корявый ствол, на чистое, как будто выстиранное небо, по которому куда-то плыло единственное заблудившееся облако, быстрое и легкое, как детское сновидение. Прыщавый Семен провожал его печально-завистливым взглядом, и оно, просвеченное чужой болью, как бы замедляло свой бег.
– Чего здесь сидишь? – спросила у него Морта.
– Смотрю…
Прыщавый Семен помолчал и добавил:
– Вон на то облачко… На что оно, по-твоему, похоже?
– На