Единственное, что удручало Дмитрия Константиновича сейчас, было отсутствие рядом Ворта. Владимир по служебной необходимости вынужден был отправиться в Петербург, взяв с собою дневники Масальского, которые собирался показать тем, по поручению кого действовал, дабы они приняли решение о дальнейшей судьбе этих странных записок. Граф не без некоторых колебаний отдал дневники, которые Ворт клятвенно обещал вернуть в целости и сохранности. Сделал это Дмитрий Константинович без особого удовольствия, но добровольно, без всякого нажима со стороны своего гостя.
Впрочем, гостем теперь следовало называть самого Абросимова, ведь этот скромный, уютно устроившийся в скалистом ущелье дом на самой границе Валлонии и Люксембургского герцогства принадлежал Владимиру или тем, от имени кого он действовал. Война, к началу 1813 года перекинувшаяся с просторов России на поля Европы, обошла эти места стороной.
Филипп, оставленный Вортом при семействе Абросимовых, высокий, широкоплечий молодой человек с вечно непроницаемым лицом и цепким взглядом узких серых глаз, в беседы не вступал, на вопросы отвечал односложно, неизменно сопровождал графа во всех его прогулках. На подобном эскорте настоял Ворт, и Абросимов подчинился, хотя постоянное присутствие Филиппа за спиной несколько тяготило его.
Те три дня, что его страж отсутствовал, отправившись в Гент, чтобы забрать почту и снять деньги, переведенные в местную контору банковского дома Лурье, Дмитрий Константинович испытывал облегчение. Конечно же, он нарушил данное Филиппу обещание не покидать без него дома и продолжал совершать прогулки в лес, наслаждаясь одиночеством и свободой. Правда, теперь его молчаливый охранник, вернувшийся вечером предшествующего дня, снова неотступно следовал за ним, но это, как ни странно, ничуть не ухудшило замечательного настроения Абросимова, чувствовавшего себя как никогда молодым и полным сил.
Граф полной грудью вдыхал свежий воздух весеннего леса, пробуждавшегося после недолгой в этих краях зимней спячки. Как мало похож был окружающий мир на среднерусскую природу. В эту пору в России еще лежит снег и трещат морозы, лишь недолгие оттепели напоминают о том, что царство зимы не вечно, что власть ее скоро минует, уступая свои права буйству пьянящей весны. Здесь же на исходе февраля уже зеленела свежая трава, расцвели первоцветы, умудряясь пустить корни в расщелинах древних величественных скал, окружив могучие валуны, огибая которые вилась лесная тропа.
Граф склонился над одним из таких бледно-желтых цветов, что приветливо покачивал ему своей изящной головкой на тонкой шее-стебельке, колеблемой легким ветерком. Это такое хрупкое на вид растение выросло на уступе рассохшейся скалы, вздымавшей свою отвесную стену над лежащей у ее подножия тропой.
– Боже! – подумал Абросимов. – Как же чуден сотворенный Тобою мир! Чуден и прекрасен. Этот слабый цветок отвоевал свое право на жизнь у тысячелетнего камня, у твердыни, кажущейся несокрушимой. Но именно хилые, на первый взгляд, корни век за веком разрушают несокрушимый монолит, обращая его в прах и пыль, сравнивают с землею величественные некогда горы. Скалы гибнут, они преходящи, а жизнь вечна. Она, такая, вроде бы, слабая, побеждает любую силу, пробивает себе дорогу в любых обстоятельствах…
Абросимов двинулся дальше, отчего-то невольно ускорив шаги. Это незатейливое философствование над весенним цветком, эти мысли, лишенные оригинальности, не раз приходившие в голову, вероятно, любому из живших и живущих на нашей земле, посещавшие прежде и самого графа, показались ему теперь чрезвычайно важными, отозвались резонансом в его душе, родив то чувство, нет, даже не чувство, а его преддверие, которое Дмитрий Константинович оберегал сейчас, хранил в себе, стремился донести до дома, чтобы, уединившись в тиши своего кабинета, разобраться в нем, побыть с ним один на один.
Щеки графа раскраснелись от быстрой ходьбы, порыв ветра растрепал тронутые сединой волосы на его непокрытой голове. Абросимов еще быстрее поспешил вперед в предвкушении от очередной встречи с неизменно завораживающей его картиной. Она открывалась взору ежедневно, но не могла наскучить. Тропа чуть забирала вверх, вела к вершине невысокого холма, покрытого густым лесом. Однако поднявшийся туда путник неожиданно обнаруживал, что деревья расступаются, разбегаются в стороны, даруя взгляду кажущейся игрушечной деревушку, прилепившуюся к скалам. На дальнем ее конце отделенный от других строений невысокой каменной грядой уютно примостился аккуратный милый домик, ставший нынешним пристанищем Абросимова и его детей.
Граф, как всегда, задержался на вершине холма, любуясь восхищающим его видом, потом двинулся по крутому спуску, ведшему в обход