сами. Тротуары там или бугры – покойный мой скатывался постоянно, сын назад поднимал, сначала сердился, потом молчал уже просто. Людей, чтоб копать, нашла, немало заплатила, обстрел в обе стороны шёл. Похоронили без места, администрация уже не работала, церемоний никаких не было, а чтоб отпеть, наутро ходила в храм, отпевали не при гробе, а так. Младшему мы не сказали, что отца больше нет, чтоб сахар не поднялся, сказали на заработки уехал. Так и не знает до сих пор. Громыхало, он всё спрашивал, что происходит, я говорила салюты дают, так боюсь его волновать, что так и не сказала за войну. Но как скроешь? В апреле здесь уже и автоматы-пулемёты затрещали, он опять спрашивал, не помню уж, что врала ему. Так и не признаюсь, он знает, что обманываю, сердится. А в конце апреля наши, украинские, отошли на промзону и в частный сектор, видели, как там теперь разбито? Господь отвёл от нас, не стали пенсионеров защищать, так бы всех нас тут в панельках и похоронило. Кто ж знал, что такая война. И вот, когда понятно стало, что война мимо нас краем прошла, грохот в центр переместился и ближе к реке, пошёл слух, что началась зачистка. Говорят, по квартирам чеченцы пошли. Началась паника. Страху было, вам не понять. Вы же не представляете, как нас тут настропаляли: мол, и насилуют всех, старух и детей, и мясо человеческое едят, и убивают без разбора, и забирают всё вплоть до обоев. А деваться некуда, сидим, ждём. Кто мог сбежать, сбежали. Я уж и по дому прибрала как есть, подмела, на иконку помолилась, думаю – будут убивать мужиков иль нет? Скажу, только ведь схоронили отца. Может, младшего, инвалида, пожалеют. Старший вот как на табурет в комнате сел, так и сидел молча, ожидал. То соседка, то сосед какой забегут, мол, вот уже вроде в соседний дом заходят. Я сама помылась и оделась полегче, даже в зеркало смотрела, ну, думаю, докатились на старости лет, насиловать идут, а я хочу не так убого выглядеть. Было бы с чего застрелиться, убила бы себя и младшего. Тут вспомнила, коронки золотые у меня, надо снять, так, думаю, лучше сама, чем если они вырвут с зубами. Встала перед зеркалом, плоскогубцы взяла и нож, стучу, сковыриваю, потихоньку получилось, правда, употелась вся, пока сняла. Кольца ещё, серёжки и цепочку – всё в ладонь взяла, опять сижу жду. Уже и шумы какие-то на лестнице. А время долго-долго идёт. Наконец и к нам стук. Аж прям как по сердцу простучали, сколько ни готовься, всё равно неожиданно. Открываю, заходят. Вежливые, молодые. Вроде и не чечены. Спрашивают, мол, кто у вас, что, есть ли оружие. У меня от страха речь нормальная отнялась, лепечу что-то. Сын как на табурете сидел, так и сидит, похоже, как телевизор смотрит, только телевизор не включен. Они подняли его, ощупали, он молчал, я что-то говорила. За младшего спросили, нет ли ранений, почему лежит. Перевернули, посмотрели, нет ли под ним чего. Я в ладошке золото своё им тяну, молодой руку отвёл, сказал, не за этим здесь. В общем, квартиру осмотрели, вежливо всё очень, ушли. Я думаю, ну наверное, это осмотр только, грабить и убивать другая команда придёт. Сидели ещё почти сутки, ждали. Только тут я поняла, сын не поднимается даже водицы
