И вдруг за поворотом – сине-неоновое мелькание, мешанина из людей и машин. Сна как не бывало, жадно вглядываются глаза. Все сбилось в один клубок: любопытство, радость, страх. Две искореженные машины лежат в кювете, на асфальте белая россыпь стекла. Несколько мужчин раскачивают одну из них, пытаются открыть заклинившую дверь ломом. Милиционеры что-то пишут в своих протоколах, натягивают ленту. Из-под смятой двери "тойоты" набежала кровь, окрасив в черный цвет траву. "Приехали! – сообщает один пассажир. – Вряд ли кто живой". "Консерва в собственном соку", – добавит какой-нибудь острослов. Но никто не поддержит: таким не шутят. И уже шевельнулось назидательно: вот, мол… а мы еще едем. На мгновение вспыхнет страх: а что как и нас… Но тут же его вытеснит уверенность: во всяком случае, я уже удачливее, успешнее – уже вечнее, чем они… Но и это утешение как-то расплывается, тает – снова на мозг наползает хмарь скуки. Только и остается, что следить за тем, как взлетают с обочины ленивые вороны. Вот зазевалась – раздался глухой стук о кабину. "Есть!" – разведет руками водила. И опять все то же: те же березы и поля, поля и березы – и так до самой тайги.
Вдоль всей дороги то там, то здесь лежат на траве бедно одетые дети с былинками во рту. На обочине стоят ведра, в ведрах белые грузди и красная картошка. Руки их так же красны, как эта картошка, "накладенная с горкой". В серых лучистых глазах над веснушчатыми щеками терпеливая вековая надежда. Как грустны наши дороги, как нестерпимо печальны! Черная, похожая на брошенные избы, тоска навсегда поселится в сердце у того, кто ездит по ним. Кажется, так было и сто, и тысячу лет назад. Такая унылая – прекрасная земля!..
– Вот то место, где меня столкнули в кювет, – сказал Андрей, показывая на сломанный желтый куст, почерневший на изломе. Борисыч на секунду оторвал взгляд от дороги и снова вперился вдаль. Уже чувствовалось дыхание севера. Облака нависали ниже. Все меньше становилось полей, больше – нетронутых лугов, порыжевших, бурых, седых от пуха и метелок, клонящихся в разные стороны. Леса здесь были угрюмее. Осины росли не куртинами, но вперемежку с раскидистыми березами, попадалось все больше елей. И лица стали скуластее – какие-то другие: неправильные, но в самой неправильности их заключалась красота и дикая свежесть.
Они въехали в Кутерьминку, однако не повернули вдоль реки, в сторону гуру, а пошли прямо, на мост. С грохотом перенеслись через светло-коричневый, бурный поток – за мостом стояли две милицейские машины, но их не остановили – и вонзились в золотой гигантский частокол тайги, навевающий представление о древних великанах, населяющих бескрайний лес. Черный с зеленым отливом шатер хвои уходил ввысь и терялся за собственными сверкающими куполами.