– Ты, конечно же, сильная и можешь о себе позаботиться, – приподняв бровь, произнес он, тем самым красноречиво напоминая о ее беспомощности в его руках. – А вот бедняжку Лулу в самом нежном возрасте – ей было пятнадцать – продала собственная мать. Она провела здесь, в этом доме, полгода, трогательно радуясь, что к ней хорошо относятся. Когда меня вынудили покинуть Новый Орлеан, я передал ее дела моим адвокатам. Это было ошибкой, но что еще я мог сделать? Я переписал на ее имя некоторое имущество, включая этот дом. Но я не учел ее юношескую доверчивость и не позаботился о том, чтобы она не смогла все это продать. Подобная мысль никогда не пришла бы ей в голову, если бы не появился этот человек – человек, забравший якобы на хранение даже ее драгоценности и несколько дорогих вещей. Не знаю, что он ей наговорил, хотя догадываюсь. Когда у нее ничего не осталось, он ее бросил.
– Маркус? – прошептала она.
– Маркус Фицджеральд. Полагаю, он считал, что это безопасно, что этого никто не заметит или никому не будет дела до того, что с ней случилось. Он ошибался.
– Ты немного опоздал, конечно?
Ей хотелось бы думать, что на самом деле все обстояло иначе, что Наварро искажал факты, но поведение Маркуса говорило само за себя. Там, на балу, прошлой ночью, он позеленел при одном упоминании имени этой девушки и не отрицал обвинений, брошенных Рафаэлем.
– Именно. Даже мои адвокаты не могли меня найти. Один из друзей выкупил для меня этот дом, когда его выставили на продажу, – сентиментальный жест, но я это ценю. Однако не думаю, что Лулу пыталась меня разыскивать. Я оставил ее, погладив по головке, только и всего. Мне не хотелось брать ее с собой, и она это знала, поэтому чувствовала себя преданной. То, что она сделала потом, по ее мнению, должно было раз и навсегда убить малейший интерес к ней с моей стороны. Она вышла на улицу. Не будучи такой белокожей или такой красивой, как ты, Кэтрин, она тем не менее радовала глаз и обладала этим редким даром – любящим сердцем, которое не ищет пути назад. Она умерла – одинокая, больная и униженная. Ей было семнадцать лет.
Извиниться за свое поведение значило бы проявить слабость, которую она не могла себе позволить, даже если бы заставила себя произнести нужные слова. Она упрямо молчала, а ее ясные карие глаза смотрели с вызовом.
Он стукнул по столбику кровати и недовольно сжал губы, как ей показалось, оттого что так много рассказал. Зачем он решил все объяснить? Ей не было надобности понимать, что им двигало. Он повернулся и, нахмурившись, посмотрел на верхнюю часть ее тела.
Опустив глаза, Кэтрин увидела на груди и животе темно-красные пятна засохшей крови. Он явно был не в лучшей форме. Хотя из-за медного оттенка