– Парень-то, кажется, изрядно хвативши?
– Ничего. Французы и пьяные любезны. Это совсем особый народ.
– Vos billets, monsieur… – между тем сказал кондуктор.
– Билеты требует, – пояснила Глафира Семеновна.
– Да понял, понял я. Что ты переводишь-то! Оказывается, что по-французски я все понимаю и могу свободно разговаривать. Вот, мосье, билье, вуаля… А бюве, мосье, не хочешь? Не вуле бюве вен руж?[108] – вдруг предложил Николай Иванович кондуктору.
– Oh, avec plaisir, monsieur. Prenez seulement à présent vous-même, et moi après[109], – отвечал тот, простригая билеты.
– Ну вот и отлично. Бюве…
Николай Иванович налил стакан и протянул кондуктору. Тот поклонился и отстранил стакан:
– A présent vous-même, monsieur, et moi je prendrai après vous[110].
– Глаша! Что он такое? – недоумевал Николай Иванович.
– Хочет, чтобы ты прежде выпил.
– Я? Же?.. Отлично. Тре бьен… Вот… За здоровье Франс!
Николай Иванович залпом выпил стакан и продолжал:
– Мы любим вашу Франс, очень любим. Глаша, переведи.
– Ну рюсс – ну земон ля Франс.
– Oh, madame! Et nous, nous adorons la Russie[111].
Кондуктор взял поданный ему стакан с красным вином поднял его и, воскликнув: «Vive la Russie!» – тоже выпил его залпом.
– Друг! Ами… Франсе и рюсс – ами, – протянул ему руку Николай Иванович.
Кондуктор потряс руку.
– Анкор… – предложил Николай Иванович, указывая на стакан.
– Après, monsieur… Prenez à présent vous-même. Dans une demi-heure je vous apporterai encore une bouteille, et nous prendrons encore. J’aime les Russes…[112]
– Что он говорит, Глаша?
– Принесет еще бутылку и тогда опять с тобой выпьет.
– Душа человек! – воскликнул Николай Иванович, ударяя кондуктора по плечу. – Ну, бьен, бьен… Принеси – опять выпьем.
– Au revoir, monsieur… Au revoir, madame[113], – раскланялся кондуктор, повернул ручку двери купе и исчез во мраке.
При таких обстоятельствах Николай Иванович и Глафира Семеновна въезжали во французскую землю.
XXIII
С французским кондуктором Николай Иванович все-таки выпил две бутылки красного вина. Со второй бутылкой кондуктор принес ему и белого хлеба с сыром на закуску, а Глафире Семеновна грушу и предложил ее с галантностью совсем ловкого кавалера. Появление такого человека, резко отделяющегося от угрюмых немецких кондукторов, значительно ободрило супругов в их путешествии, и когда на заре багаж их в Вервье был слегка осмотрен заглянувшим в купе таможенным чиновником, они начали дремать, совершенно забыв о разбойниках, которых так опасались вначале. К тому же и начало светать, а дневной свет, как известно, парализует многие страхи. Подъезжая к Намюру, они уже спали крепким сном. Кондуктор хоть и заглядывал в купе для проверки билетов, но, видя супругов спящими, не тревожил их.
Когда супруги проснулись, было ясное солнечное утро. Солнце светило ярко и приветливо озаряло мелькавшие мимо окон вагона каменные деревенские домики, сплошь застланные вьющимися растениями,