Прихожане с трепетом слушали проповедь, смотрели на свои руки, сложенные в молитве, внемля предостережению. Многие время от времени крестились, вздыхали и охали в страхе, впитывали каждое слово, искрящееся целебной мощью, находя в преизобилии всё, что потребно для их краткого человеческого существования. Но среди людей благоговеющих находилась одна, что сидела отделившись от остальных и ни разу не шелохнувшись в ответ на речь священника.
Бедняжка Коньятти сама не могла взять в толк, отчего она каждое воскресенье приходила сюда. У девушки не было стремления очиститься от скверны своих помыслов, равно как и не было жажды исповедоваться и раскрыть перед представителем Господа свою ничтожную жизнь, что совсем недавно стала таковой и разрушила последнюю надежду на спасение. Здесь, в небольшой церквушке на окраине Рима, она была убеждена, что никто не сможет узнать в ней женщину падшую и не станет указывать на неё пальцем. Коньятти точно знала: все слова священника несли наглый обман и Господь ей не помощник. Посему, дослушав проповедь, она, накинув капюшон, быстрее всех покинула стены церкви и мгновенно увязла в римских улицах, тонущих в закатных сумерках…
Коньятти не любила наступление ночи, ибо волшебным мановением город перевоплощался для неё в существо грозное и опасное, становясь олицетворением всего порочного, как и она сама. Однако другой возможности заработать пару жалких медяков у неё попросту не было, и только темнота способна была спрятать её и сей способ к существованию от лика Господнего.
Спускаясь по улице, она ощущала, как раскалённый камень отдавал своё тепло, отчаянно борясь с настигающей ночной прохладой. Проходя мимо ветхих домов, зажатых между виллами зажиточных торговцев, она морщила нос от стекающих в канавы нечистот, стремясь уловить букет распустившихся ночных цветов, ниспадающих каскадами по каменной кладке потрескавшихся стен. Подобно тому, как бурная радость сменяется горем, как вслед за тяжёлыми жизненными испытаниями приходит веселье, так и она всякий раз приходила в изумление от этого противоречивого великолепия.
Наконец ноги привели её на самую занимательную из улиц Рима – Виа Ректа. То было место, наполненное сомнительным очарованием: из каждого окна слышались восклицания вперемешку с руганью и стенаниями, в каждом углу таилось видение, зазывающее к себе, словно в заманчивую сеть: не важно, будь то женщина или мужчина.
Ступив на землю, отравленную порочностью, Коньятти предрекала себе очередную ночь позора. Ибо для неё настала охотничья пора, рождённая превратностью незавидной судьбы. Девушка стыдливо сняла капюшон – более скрываться не имело смысла, так можно ненароком лишиться заработка – и направилась к своему «рабочему» месту: на угол дома, где располагалась дешёвая таверна. Устремив уверенный и непоколебимый взгляд в сторону пыльной улицы, Коньятти старательно завлекала одиноких путников, внутри себя сгорая от стыда.
Среди всех мимо проходящих, опьянённых дешёвым вином или вожделением, на неё наконец-то обратил внимание один мужчина, что ярко выделялся на фоне остальных: он был богато одет и больше походил на потерявшегося в римском лабиринте генуэзского дожа, нежели на любителя дешёвеньких утех. Но девушка без лишних слов уловила стремление незнакомца; оторвавшись от земли, её ножки, обутые в грязные дырявые туфельки, поспешно засеменили к цели.
– Монсеньор…[1] Желаете предаться наслаждению?
Кроткий голос растёкся густой сладостью; Коньятти старательно растягивала гласные в стремлении показаться увлечённой, про себя содрогаясь от отчаяния. Она была ещё очень молода, с красивым лицом, на кое ещё не пала тень болезней или жизненных тягот, с ровным цветом кожи без всяческих изъянов. Не зная, кем она является при жизни, любой бы начал воспевать её изящество и прелесть… За что же жизнь обошлась с ней так жестоко?
– Когда такая синьорина изъявляет просить – трудно отказаться, – усмехнулся незнакомец.
Милая златокудрая дева игриво улыбнулась, обнажив белые, но кривые зубки, и запорхала вокруг него, лаская тонкими пальчиками рукава одежды. Коньятти считала этот жест верным способом добиться от мужчины положительного ответа, что незамедлительно последовал в виде молчаливого кивка: взяв мужчину за руку, она мягко повела его в дом, изредка поглядывая в сторону.
Внутрь незнакомец ступил развязно, словно являясь владельцем дома. Но Коньятти ничуть не удивилась этой манере; она давно свыклась. Обладая врождённым даром с первого взгляда выбирать себе клиента, который точно способен оплатить ей, она ещё ни разу не оставалась без вознаграждения – пускай порой и несправедливо скромного – за свои таланты.
Проведя мужчину наверх в отведённую ей комнатку, больше похожую на монашескую келью, она на мгновение поморщилась… Здесь не витал аромат благоухающих роз, померанца или нежного сандала, не было никакой пристойной утвари. Только посеревшие голые стены, покосившаяся кровать с потрёпанным пологом