Я часто задаюсь вопросом: отчего истинное, безусловное счастье всегда недолговечно, конечно, обозримо? Отчего нужно всегда вести счет, если не дням, то неделям, месяцам, годам, потому что заранее знаешь, что настанет день, когда придется сказать себе: «я был счастлив столько-то дней, недель, месяцев, лет»? Быть может, вся суть, вся сущность его в том, что счастье восхитительно лишь только потому, что оно недолговечно, скоротечно, призрачно и летуче? Быть может, самое обстоятельство конечности любви как раз изымает обыденность из нее и мгновений любовного блаженства?
Июль две тысячи четырнадцатого года выдался тяжелым на события месяцем, он разжег в уме языки язвительных мыслей и кровь леденящих переживаний, с которыми нелегко было справляться, но я всячески избегал обсуждений политики с Катей, прекрасно осознавая, что если начну, то не сдержусь, наговорю лишнего, тем самым испортив и без того хрупкие отношения с ней.
И хотя я по-прежнему обожал ее и ловил каждый Катин взгляд, словно боясь, что в нем, а следовательно, и в ней самой произойдет неожиданная и столь нежеланная перемена, порой я все же не мог удержаться от горького упрека внутри себя. Почему, почему ее не волновало ничего, кроме наших маленьких и ничтожных жизней в пределах огромной Москвы? Почему она не переваривала так же дотошно, как это делал я, события, происходящие на мировой арене, действия российских властей, их вмешательство в чужие суверенные государства? Что было причиной такой ограниченности: глупость, или страх жестокой правды, или еще хуже: желание уйти от ответственности?
Сегодня стоял необыкновенно жаркий для начала августа день, один из таких нестерпимых дней, когда ни малейший порыв ветра не колыхнет ни лист, ни травинку. В безбрежном небе разлилась бездонная беспечная лазурь, и солнце одиноко и яростно царило в ней, не ведая преград, обжигая город бойким пламенем. Лишь в тревожной дали, за гранью высоких домов, простерлись замки круглых, громоздких и неподвижных кучевых облаков. Быть может там, где воцарились эти клубы серого дыма, где они нависали над землей, было не так душно, не серо и мрачно, а здесь и сейчас, когда я вышел из машины, меня обдало жаром и духотой, а вместе с ними и сладким запахом высоких роз, рассаженных вдоль дома.
В этой безоблачности и беспечности летнего золотистого дня заключалось что-то волнительное и старинное, дорогое, бесценное, и какое-то давно забытое воспоминание, как фотокарточка, застрявшее глубоко в сердце, мерцало перед глазами. Я замер лишь на мгновение, как вдруг память о деревенском лете у бабушки и о счастливом