– В любом случае, – продолжаю я как можно спокойнее, – ты получаешь все, чего захочешь. Захотел купить собственный дом еще до тридцати – купил. Захотел стать архитектором – стал. Хочешь секса – идешь в бар.
– Ты фантазируешь о том, как я трахаюсь, Фрей? – Джек поднимает бровь, и я краснею, как школьница.
– Нет. Не пори чушь. Я имею в виду, что если бы ты позволил одной из своих девчонок задержаться хотя бы до утра и выпить кофе, то давно бы обзавелся серьезными отношениями.
– Если бы захотел отношений, то да, возможно. – Джек пожимает плечами и вытаскивает из пакета второй круассан. – Ты слишком серьезно воспринимаешь отказы издательств. Им же сюжеты не нравятся, а не твой стиль письма. И не ты сама.
– Все равно такое ощущение, словно им не понравилась я сама.
– Почему?
– Потому что рукопись – это часть меня. Весь мой жизненный опыт, позволивший выработать собственный стиль.
– Значит, стоит подумать, зачем ты это делаешь. И ради чего вообще начала писать. Если причина по-прежнему кажется тебе стоящей, то не стоит опускать руки. А если причина потеряла смысл, то вот тебе и ответ.
Джек не спрашивает, а утверждает – но все равно замолкает, дожидаясь моей реакции.
– Причина‐то дурацкая.
– Быть такого не может. Ну же, Элоди, – он пихает меня локтем в ногу, – для чего ты пишешь?
Я снова оглядываюсь на вазу и думаю о Ноа. С тех пор, как его не стало, единственное, что вызывает у меня хоть какие‐то положительные эмоции, – это писательство. И, может быть, если редактор примет мою рукопись и превратит ее в книгу – настоящую, бумажную, с переплетом и тем самым запахом, – из искорок радости, больше напоминающих огонек дешевой зажигалки, разгорится огромный костер счастья. Пока жива мечта, для меня жив и Ноа. Но Джеку об этом точно знать не стоит.
– Дело в отце, – отвечаю я. – В смысле, с ним особо не поболтаешь, он не больно‐то разговорчивый. Хотя с Адой они частенько находили поводы посмеяться. И оба обожали поезда. Папа постоянно брал ее на тематические выставки и шоу.
– Поезда? Ада обожала поезда?
– Еще как. Я тоже пыталась ими увлечься, но, по-моему, папа сразу понял, что интерес у меня не искренний. А потом, в начальной школе, я первый раз выиграла в литературном конкурсе с историей про вишневое дерево, которое пожирало маленьких детей. Я похвасталась родителям, но те не особенно заинтересовались, и я оставила сочинение на обеденном столе. А когда утром спустилась в столовую, то обнаружила, что все поля моей работы пестрят пометками.
– Их сделал твой папа?
– Ага. Когда он прочитал мой текст, я почувствовала нечто… совершенно особенное. Папа даже не поленился достать старенькую шариковую ручку и вписать похвалы и замечания. Вот так я нашла занятие, которое помогло нам сблизиться, особую связующую нить, видимую только нам двоим. И дальше я каждую неделю писала новую историю, оставляла на столе, а на следующее утро, как по волшебству, лист покрывался папиными