Никифор в молодые годы читал об этом сравнении в книги донесений, куда заносилось все интересное из переписки гостей столицы с их странами. Почта Византии была и остается не только надежной, но и любопытной. В этом она родная сестра венецианской почты и, так же как и та, родительница многих коварных интриг.
Мог ли молодой Никифор, осторожно вскрывая чужие письма, уже продолжая государственную службу в секретном ведомстве асекритиса[26] подумать, что когда-нибудь процитирует про себя чужие строки, необычайно уместные в данный момент. И вообще! Мог ли он тогда подумать, что увидит эту «лужайку», а тем более приблизится к ней на расстояние руки.
Ах, если бы можно было сейчас опустить на нос волшебные венецианские стекла и рассмотреть и одеяние, и корону, и лицо автократа!
Конечно же, и одеяния и камни – все это не то, что в благодатную старину. И все же – они одеты в честь Никифора. Но… Не приличествует украшать лицо венецианскими стекляшками. Стекляшкам, благодаря которым (О, Господи, велика милость твоя!) Никифор шаг за шагом приближается к самому автократу.
Да и Бог с ними. С каждым шагом все отчетливое многокрасочное пятно. Еще шаг… Нет, это трудно выдержать. Так и хочется согласно давней привычке и тому же церемониалу упасть на пол и поцеловать ступню императора, протянув руки вперед. Но «проскинез» – эта древняя поза почитания василевса отменена Иоанном Кантакузиным. Тем более она не приемлема была для помощника эпарха, а теперь еще и совершенно смешна для…
Никифор чуть было не застонал от сладости. Теперь он как равный сенаторам может поцеловать грудь василевса справа, когда Иоанн Кантакузин прикоснется губами к его макушке.
Поцеловал ли при приближении и поклоне василевс голую макушку головы Никифора, сам ее обладатель и не почувствовал. Может от чрезвычайного волнения, а скорее от того, что с упоением погрузил лицо в приятно пахнущие одежды повелителя. Наверное, он там оставался значительно дольше, чем требовал церемониал, поэтому и был отстранен рукой самого василевса.
Нарушая торжественность события и установленный порядок, василевс отстранил от груди едва держащегося на ногах Никифора, несколько мгновений осматривал его бледное лицо в мелких капельках пота, а после (о, Господи!) неожиданно крепко обнял. Затем повелитель повернул обласканного чиновника к множеству собравшихся придворных и громко произнес:
– Вот он – явивший чудо!
От внутреннего, радостного возбуждения василевс долго и не совсем ясно говорит. Да и его многие и не слышат. Каждый из придворных думает о своем