Все это время я даже не пытался обсуждать происходящее с матерью. Ее лицо выражало усталость и скрытое отчаяние, она всегда казалась погруженной в свои мысли и заботы. Иногда ночью, лежа в постели, я слышал, как она тихо плакала на кухне. Мне хотелось обнять ее, сказать, что все будет хорошо, но вместо этого я продолжал прятать свои страхи и беспокойства. Казалось, что в нашем доме царила негласная заповедь не говорить о происходящем, как будто молчание может сохранить остатки разрушенного порядка.
Со временем я научился избегать ярости отца, вставая по часам, стараясь быть незаметным и неприметным. Я стал осторожным и чутким к переменам в его настроении, учась распознавать сигналы надвигающейся бури. Однако он находил все новые причины наказывать меня, словно ему это давалось так легко, что приносило удовольствие.
Каждый раз, когда его гнев захватывал меня обратно в его жестокие объятия, я задавал себе вопрос: почему любовь, которая должна была нас связывать в трагедии, превратилась в пламенный меч, клеймящий мое детство? Из этого вопроса рождалась надежда – надежда, что однажды мы сможем найти путь обратно к свету, преодолеть эту тьму вместе, как семья, которой надлежало бы быть.
Однако мои детские травмы и страхи лишь усиливались, когда вместо его доброты и заботы он вновь становился хищником, атакующим свою жертву.
– Алан, сюда иди! – орал он мне, когда я пытался ускользнуть. – Ты осмелился избежать наказания?
Его глубокий голос гремел по комнате, как гром, готовый ударить мне в спину молнией. Он нагонял меня, его мощная рука сбивала меня на пол, и он с отчаянием начинал колотить меня пластиковой мухобойкой так, что она почти всегда ломалась о мое юное тело.
Я навсегда запомнил его безумный взгляд, когда я, пытаясь уползти, подвергался еще большим ударам.
– Папа, нет! – слезы лились из моих круглых глаз рекой, пока я закрывал худенькие ножки своей детской ручкой. – Я больше не буду, папа, прошу!
Я умолял его остановиться, признавал любую вину, только бы он прекратил, но мои слова и слезы лишь разжигали в нем желание продолжать. Измотанный и разбитый, я лежал на холодном полу, чувствуя, как волны боли переполняют все мое тело. Тишина, воцарившаяся после его ухода, казалась мне одновременно и облегчением, и бездной. В этой тишине я слышал собственное сердце, бьющееся в груди, как барабан, и шепот собственного разума, убеждающий меня, что когда-нибудь это закончится.
Длинные рукава прятали синяки на руках, а шарфы скрывали отпечатки его пальцев на моей шее. Вскоре я пошел в школу