Маленький рыцарь, будучи солдатом, беззаветно преданным отчизне, немедля приказал челяди согнать стада с лугов, навьючить верблюдов, вооружиться и в полной готовности ждать выступления в поход.
Но сердце его разрывалось при мысли о разлуке с женой, которую он любил мужней и отцовской любовью – так любил, что просто дышать без нее не мог, а брать с собой в глухие и дикие ушицкие пущи и подвергать опасностям не хотел.
Однако Бася уперлась, что поедет с ним.
– Подумай, – говорила она, – неужто мне спокойней здесь оставаться, нежели там, под охраной войска, подле тебя жить? Лучше твоего шатра мне не надобно крова: я за тебя для того пошла, чтоб делить с тобой и лишения, и труды, и опасности. Здесь меня тревога сгложет, а там, рядом с таким воином, я буду себя в безопасности чувствовать, как королева в Варшаве; ну а скажешь в поход идти, пойду и в поход. Да я тут без тебя глаз не сомкну, куска не проглочу. Все равно не выдержу и полечу в Хрептев, а прикажешь меня не пускать, у ворот заночую и до тех пор стану тебя упрашивать да слезы лить, пока ты не сжалишься.
Володыёвский, ошеломленный таким взрывом чувств, схватил жену в объятия и стал осыпать жаркими поцелуями ее розовое личико; она тоже в долгу не осталась.
– Я бы не противился, – сказал он наконец, – если б нас обычная сторожевая служба ждала да схватки с ордынцами. Людей там и впрямь будет достаточно: со мной пойдет хоругвь генерала подольского, и еще одна, пана подкомория, а кроме того, Мотовило со своими казаками и Линкгаузовы драгуны. Разом около шестисот солдат, а с обозными и вся тысяча наберется. Я другого боюсь: хоть горлопаны из варшавского сейма в это не желают верить, но мы здесь, на окраинных землях, в самом скором времени ожидаем начала большой войны со всею турецкой ратью. Это и пан Мыслишевский подтвердил, и хотинский паша каждый божий день повторяет, да и гетман полагает, что султан не оставит Дорошенко без помощи и объявит войну – великую войну! – Речи Посполитой. И что тогда мне с тобою делать, милый мой цветочек, praemium[69] мой, дар Божий?
– Что с тобой станется, то и со мною. Не хочу иной судьбы, твою хочу разделить…
Тут Заглоба, до тех пор молчавший, сказал, обратившись к Басе:
– Коли вас турки схватят, хочешь не хочешь, а твоя судьба совсем иной, нежели у Михала, будет. Ха! После казаков, шведов, гиперборейцев и бранденбургской своры – турецкие псы! Говорил я ксендзу Ольшовскому: «Не доводите Дорошенко до отчаяния, он от безвыходности переметнется к туркам». Ну и что? Не послушали меня! Наслали на Дороша Ханенко, а теперь Дорош волей-неволей должен турчину поклониться и вдобавок на нас его повести. Помнишь, Михал, я при тебе остерегал ксендза Ольшовского?
– Видно, ты его, сударь, в другое время