Сверкая и журча, ручей
И, вырываясь на простор,
Несет прохладу на поля.
В последнем золоте лучей
Спокойно нежится земля,
Дневную жажду утоля,
Переходя в объятья сна…
И блещут красотою риз
Голубоватая сосна
И изумрудный кипарис.
Устало шепчут тополя,
Едва лепечут ив листы,
Смолкают птичьи голоса,
Смыкают яркие глаза
Благоуханные цветы,
Небес темнеет бирюза,
Ложится светлая роса
На засыпающий тростник.
Доносится протяжный крик —
То ночь приветствует петух…
Зажегся первый свет в окне,
Последний луч зари потух,
И в каждой хижине, везде,
Поспела каша на огне
Для тех, кто день провел в труде…
И вот ночная мгла легла
На крыши горного села.
Танский монах направился к усадьбе и увидел старца, который выходил из ворот. Они обменялись приветствиями и принялись задавать вопросы друг другу.
– Откуда изволил пожаловать, благочестивый отец? – спросил старец.
– Я, бедный монах, следую из восточных земель по повелению Танского государя, который послал меня на Запад за священными книгами. Путь мой как раз пролегает мимо вашей усадьбы, а так как время позднее, я и осмелился просить разрешения переночевать здесь.
– Ваши земли от этой усадьбы отделяет огромное расстояние, – заметил старец, – как же это ты отважился пуститься в столь дальний путь один, переправляться через глубокие реки и переходить через высокие горы?
– Я не один, – отвечал Танский монах, – меня сопровождают три моих ученика.
– Где же они, твои уважаемые ученики?
Танский монах указал на край дороги:
– Вот они!
Старец посмотрел в указанном направлении, увидел Сунь У-куна, Чжу Ба-цзе и Ша-сэна и, напуганный их безобразным видом, бросился к воротам. Но Сюань-цзан удержал его.
– Благодетель ты мой! – воскликнул он. – Умоляю тебя, прояви милосердие и пусти нас переночевать.
От страха у старца зуб на зуб не попадал, он не мог вымолвить ни слова и только мотал головой и отмахивался.
– Не… не… Они не похожи на людей! – запинаясь, выговорил он наконец. – Э-э-это же оборотни-чудовища!
Танский монах стал его успокаивать:
– Благодетель ты мой! Не бойся! Мои ученики хоть и не блещут красотой, но в действительности вовсе не злые духи и не оборотни.
– О небо! – не переставал изумляться старец. – Один твой ученик точь-в-точь злой дух – якша, у другого лошадиная морда, а третьего не отличишь от бога Грома.
До ушей Сунь У-куна донеслись последние слова старца, и он крикнул что было мочи:
– Бог Грома мой внук, злой дух – якша – правнук, а дух с лошадиной мордой – праправнук.
От этих слов у старца душа ушла в пятки. Он побледнел и порывался войти в ворота, но Танский монах не отпускал его. Он пошел вместе со