Она бросилась на колени перед кроватью, схватив его за руку, пыталась распрямить пальцы, вглядываясь в них, в форму ладони, в кривившиеся губы, желая удостовериться, что это действительно был он. Из глаз текли слезы, когда она пыталась коснуться губами его руки, с ужасом снова и снова вглядываясь внахлест стянутые бинты на его голове и лице, через которые едва были видны ноздри и потрескавшиеся дрожащие губы.
– Уходи! Уходи! – надрывно кричал он, пытаясь вырвать свою руку, прижимая к голове подушку, пытаясь спрятаться от нее.
– Гриша, прошу тебя, скажи, что это ты. Гриша! – она снова хватала его ладони, целовала их, гладила его плечи, тянулась к его перебинтованной голове, пытаясь коснуться губами его подбородка и шеи и сквозь слезы все шептала: – Гриша, скажи, что это ты!
Раненый корчился на кровати, тяжело и мучительно стонал под ее поцелуями, пытаясь оттолкнуть ее, отползти, толкаясь одной ногой, нервно мотал головой, сдавленно выговаривая сквозь тяжелое дыхание:
– Уйди! Оставь меня! Не надо меня жалеть! Убирайся!
Сомнений не было, это был он! Поняв это, Ольга припала всем телом к его кровати и затряслась в безудержных рыданиях, дрожащими мозолистыми от долгого шитья пальцами водила вдоль его оторванной ноги, не решаясь ее коснуться, совершенно не замечая того, как ее красивое лицо сводило от боли. Гриша продолжал корчиться, пытаясь отползти на другой край кровати, но вскоре его худое, угловатое тело затихло, лишь мелкая дрожь пробивала его. Пытаясь ее унять, он обхватил себя тощими руками, с силой вцепившись грязными пальцами в потную, местами сильно истлевшую рубаху. Подняв к нему мокрое лицо, она видела, как он тяжело и судорожно вздыхал, раздираемый не то яростью, не то отвращением к себе.
– Гришенька, – прошептала она совсем тихо, коснувшись рукой его спины.
Он нервно дернул плечом и глухо процедил:
– Лучше бы я издох, чем вот так лежать перед тобой. Уйди, прошу тебя!
Не помня себя, она ушла. Как шла темными грязными улицами, не помнила. Только всю ночь не могла сомкнуть глаз, глядя в старый побеленный потолок. Тело не слушалось, пробиваемое странной, непреходящей дрожью, словно какие-то силы бились в ней, пока она вспоминала изуродованное тело и непропорциональной длины ногу. Хватала себя руками, пытаясь унять отчаяние и страх. Боролась сама с собой, не понимая, что было сильнее. Тяжесть обиды за его предательство ядом ползла по венам, от чего было тяжело дышать, пот выступал на лбу. Закрыв глаза, она вспоминала его губы и жар их ночей, от чего сердце яростно просыпалось в груди. Но его раны и увечье вызывали паралич, и она сама корчилась в постели, поджимая под себя ноги, вцепившись в себя руками, стеклянными глазами глядя в одну точку, прислушиваясь сама к себе. Что это? Расплата за все ее грехи? Наказание? Насмешка судьбы? Или ее подарок, божье прощение, которое она уже и не чаяла получить? Разве не его возвращения она ждала все это время!? Она и признаться себе не могла в этом, но ждала,