Хозяйка, встав с кресла, раздражённо пихнула сестру, пялившуюся на Раскольникова: «Поди». Та, колыхая студенистыми телесами, еле втиснулась в кресло, с кряхтеньем то ли собственным, то ли мебели. Раскольникова била дрожь, он вжимался в постель, в желудок, в позвоночник, в центр Земли, в своё отсутствие – от этого Здесь, от этого Вот, от этого бреда, от сна про невозможность проснуться, от прикосновения пухлого тела хозяйки к своей ноге, от необратимости случившегося и неотвратимости надвигающегося… от этого страшного огурца в её руке.
Именинница, присев на кровать, погладила его от подмышки до бёдра.
– Заморыш. Ну да поглядим. Вырос лес – вырастет и топорище. Огурчика хочешь?
Раскольников замычал. Она поводила вонючим липким огурцом ему по губам.
– Не бойся. Ежели сам себе не враг, то и от меня кроме добра…
Раскольников плюнул, но недалеко, рядом с подушкой. Хозяйка легонько ткнула ему в нос, но так больно, что слёзы выступили.
– Поплюй у меня, – сказала она ласково.
– Алёна Ивановна, – попросил Раскольников чужим хриплым дискантом, – отпусти меня.
Та поплямкала ему губками, как дитю малому.
– Обязательно. Моё слово верное. Да спешить-то нам некуда. Ко взаимному удовольствию. – Кинув огурец сестре, она игриво обежала пальчиками пах распяленного гостя. – Ишь, муде какое пушистенькое. А как у нас елдак-елдачок, елдачишко-елдачище…
Раскольников заскрипел зубами.
– Руки убери, дрянь! – гаркнул он.
– Ой, напугал! К нему с ласками, а он зубами лязгает. Ну, давай, птенчи-ик, оперяйся-я…
– Я тебя в полицию сдам! Сука каторжная! Люди! Помогите! Караул! – завопил он что есть мочи, выгибаясь с хрустом на постели.
Хозяйка махнула, надвинулась Лизавета и съездила его по скуле – не сильно, ладошкой мазнула, однако на несколько секунд он выпал в темноту и пришёл в себя, когда в лицо брызнули водой.
– Лизка шума не любит. Как кто кричит, убить готова, да, Лизка?
– Всё равно у вас ничего не выйдет. Хоть убейте, – выдавил он и закрыл глаза, чтобы не видеть глумливую стерву, этих голубых бесстыжих глаз и щёчек с подлыми ямочками.
– Зачем убейте. Мы не душегубки, мы православные. Отец Евлогий говорит, что такой праведницы, как я, со времён мучеников не было. Мы тебе, голубок, просто клювик заткнем карпетками твоими драными.
Раскольников всхлипнул.
– Ко мне мать едет. – И заплакал.
– Пусть едет, – одобрила праведница. – Мы ей женишка тут подыщем.
– Ты, тварь! Не смей говорить так о моей матери!
– А чего, не баба, что ли? Или святым духом тебя понесла? Она, может, ещё поболе меня хочет. А я, может, сама мать, – рассудила тварь, ловкими пальчиками танцуя на гениталиях Раскольникова. – М-м, молоденький ещё, козлом не воняет.
«Руки! Мне бы только руки освободить!» Он готов был вырвать спинку у кровати и гвоздить