В самом низу Веселой улицы постоял, опираясь на перила моста, глядя на набережную. Вон те клятые плавучие дома, сказал он.
Пока спускался по крутой и угловатой тропе за высокими каркасными домами, ему показалось, будто слышится голос. Он откинул назад голову, поглядеть. Полувысунувшись из окна дома в вышине ступенчатой грани закопченных обшивочных досок, свисало какое-то существо. Распялившись против горячего и облупленного солнцем гонта раскинутыми руками, словно сломанная кукла. Ха, крикнул он вниз. Церберово отродье, дьяволова родня.
Хэррогейт выпятил нижние зубы.
Вниз указывал длинный палец. Чадо тьмы, бесова порода, учти.
Жопа, сказал Хэррогейт.
Оконная фигура выпрямилась, уже обращаясь к какой-то другой публике.
Узри его! Не оскорбляет ли он тя? Не смердит ли такое кривосудье до самих небес?
Ядовитый сей проповедник вскинулся, локти на взводе, козлиные глаза горят, и простер вниз костлявый палец. Умри! завопил он. Сгинь смертью страшенной, чтоб кишки твои настежь и черная кровь вскипела у тя из нижнего глаза, Господи спаси твою душу, аминь.
Геенна клятая, сказал Хэррогейт, спеша вниз по тропе, а одной рукой прикрывая голову. Дойдя до улицы, посмотрел наверх. Фигура перекатилась к другому окну, чтоб лучше видеть, как малой проходит мимо его дома, и теперь подавалась вперед, прижав лицо к окну, мертвая желтушная плоть его раскорячилась по стеклу, и один глаз закатился наверх, пялящаяся морда, искаженная ненавистью. Хэррогейт двинулся дальше. Великий боже всемогущий, сказал он.
Он прошел по Передней улице мимо ветхой лавки, где валандались черные и с сомненьем провожали глазами его перемещенье, и двинулся по собачьей тропке через серые поля к плавучим лачугам, вышел к железной дороге в своих причудливых брюках, всех в сажных полосах от бурьяна, сквозь который шел вброд, воздух жарок и бездыханен от духа шлака и креозота, и пределов послабее, мазута и рыбы, выделявшихся в чем-то вроде марева вдоль самой реки.
Он взобрался в первый плавучий дом по обляпанным грязью мосткам с накладками и постучал в дверь. В воде под ним медленные круги описывал небольшой водоворот мусора и пустых бутылок. Когда дверь открылась, он посмотрел в лицо угольного цвета женщины, у которой в одну глазницу был вправлен агатовый шарик. Чего надоть? спросила она.
Думал, может, тут старина Саттри живет, но, кажись, нет.
Она не ответила.
Вы не знаете, где он живет, случаем?
Кого ищешь-то?
Саттри.
Чего тебе от него надоть.
Он мой старый кореш.
Она оглядела его сверху донизу. Не станет он с тобой вошкаться, сказала она.
Жопа, сказал Хэррогейт. Мы с ним давненько знакомы, мы с Саттри-то.
Саттри поднялся ни свет ни заря проверить переметы. Серый очерк города собирался из тумана, выше по реке чайка, птица бледная и чужая в этих далеких от моря землях. На мосту огни машин пересекали реку, как свечки в дымке.
Мэггесон был уже на реке, когда он отчалил, стоял словно некий Харон последних дней, галаня сквозь туман. Длинным шестом подцеплял он кондомы, втаскивал на борт и сбрасывал