Я покорно отдала ключи.
– Загадала желание? – спросил он с непонятным волнением.
– Какое желание?
– Лепесток розы выпустила на ветер. Есть поверье, что желание нужно загадать и оно обязательно сбудется.
– Да, загадала.
– Какое? – Вано пристально посмотрел на меня.
– Не скажу. Зачем тебе?
Он тяжело вздохнул и провёл рукой по груди, будто унимая сердце.
– Мы не могли с тобой раньше встречаться? – спросила я невпопад. – Я хочу сказать… ещё до поезда. У меня навязчивое чувство, что мы виделись раньше, были знакомы.
Вано закрыл лицо руками и коротко хохотнул:
– Господи, дай мне сил!
Я надулась:
– Не вижу ничего смешного. Я загадала… чтобы вспомнить то, что забыла. Понимаешь… у меня была травма и некоторые события… из тех, что произошли до приезда на остров, я совершенно не помню. Поэтому я спросила, не встречались ли мы раньше. Ретроградная амнезия…
– Ретроградная амнезия? – Вано повернул ключ и завел машину. – Жаль, что дождь закончился не вовремя… ты бы не пожалела, – Вано взглянул так, что сердце моё замерло.
«Ничего ещё не закончилось!»
И Вано, будто подтверждая мои слова, кивнул:
– Это присказка, сказка впереди будет.
А я ответила словами, сказанными им накануне, удивляясь про себя, что без запинки говорю на древнерусском:
– Положи мя, акы печать на серъдце своё, акы перстень, на руку твою: ибо зело крепка, акы смерть любовь… люта, акы преисподняя, ревность… стрелы ея – стелы огненные…
Вано сжал мне руку:
– Я так долго ждал… Ты всё вспомнишь, царевна. Ты расскажешь мне?
«Кънязь любитъ тя, зело-де любитъ…»
«Ибо крепка, акы смерть любовь…»
Автомобиль покатил по набережной. За опущенным стеклом проплывала мутная, жёлтая вода, поросшие лесом холмы. Апрель прошёл, а солнце уже который день не жаловало промокшие, чёрные от влаги улицы.
Машина, трясясь на кочках, медленно ползла на раскисший холм мимо угрюмых, серых жилищ с ржавыми крышами. Старые дома, десятилетиями жившие без ремонта, обнажали под облупившейся штукатуркой столетнюю кладку и смотрели из-под косых штакетников переплётами рассохшихся оконных рам. Ободранная штукатурка напоминала язвы прокажённых, а гнилой запах из подвалов, выползавший на улицу через маленькие грязные оконца, стоял в палисадниках даже в ветреную погоду.
Повсюду пахло печным дымом, и мной овладело странное чувство, что неподалёку работает угольная шахта, дым от которой покрыл тонким слоем всё вокруг: убогие домики под ржавыми крышами, бесконечные и скучные новостройки с лязгающими страшными кранами, неряшливые экскаваторы, безлюдные церкви в окружении атеистов, дешёвые магазинчики… и людей.
На людей было страшно смотреть: неприветливых, покорно ждущих своей участи. Старики – прошлое города, хранители резных тбилисских балкончиков, устоев и традиций – шли понуро,