Ткань мерцала в дневном свете как перламутр.
Я подошла к манекену, не веря своим глазам.
– Откуда у вас эта ткань? Это же объярь! Такую лет двести уже не ткут! – спросила я, изумлённо разглядывая расшитые золотом переливы из муравчатого [12] в драконью зелень [13]. – Всего несколько костюмов в музеях сохранилось!
– Нравится? – заулыбались довольные ятровки. – Ткань Марья достала по случаю. И кроить научила. Сарафанчик-то не простой – косоклинный, старинного кроя: и грудь держит, и талию подчёркивает, и всё, что нужно, прикрывает и открывает.
К сарафану шла тонкая, почти прозрачная, горничная рубаха из белого шёлка, собранная в жемчужные запястья в узких рукавах, богато украшенная по подолу багряной вышивкой.
Таусиный [14] летник из кутни [15], расшитый золотыми нитями в причудливые цветочные узоры, завершал наряд.
Рукава летника, длиной почти до земли, с прорезями на сгибах локтей, были расшиты мелким речным жемчугом, так же, как и высокий бархатный кокошник с ряснами [16] на висках и обнизью [17] на очелье, закрывавшей лоб до бровей. Вуаль спускалась с кокошника до пят. Круглый, пристяжной соболий воротник, застёгнутый на пуговицу с синим яхонтом, лежал на летнике, прикрывая шею и плечи.
Рядом на столике блестели атласные ленты и жемчужные нити для украшения косы, в бархатной коробочке искрились крупные серьги в виде русских золотых маковок.
Я с волнением погладила мех, поднесла к лицу вышитый жемчугом рукав, приложила прохладный шёлк к щеке. Далёкое, как сон, воспоминание мелькнуло и погасло.
Качели… взмывают вверх… весёлые, смеющиеся лица девушек рядом… и облитые серебром плечи витязя совсем близко…
– Волчья неделя! – вдруг брякнула я невпопад.
– Волчья неделя в ноябре, дорогая, а сейчас Пасха.
Живана с интересом смотрела на меня. А со мной творилось что-то странное, необъяснимое.
Отчётливо услышала я странную взволнованную речь, будто кто-то невидимый шептал мне на ухо:
«Не гапи, не гапи… ладо моя… Азъ есмь моужъ тобе… Азмъ есьмь язвенъ тобою… безноштенъ да безневестенъ, але бо не язвестивъ. Только мыслями о тебе жив. Из бельчуга стреляли мя, але бадака убереглаши мя от безгоды… Азмъ есьмь зело язвен тобою, прости мя за то, лепота, ладушка, алость ненаглядная… Аще ли ни то говориши, то прости мя, княгиня моя, царевна…» [18]
Будто со стороны увидела я тесное купе несущегося вдаль поезда, два тела, переплетённых на белых простынях, страстный шёпот незнакомца…
Я на мгновение закрыла глаза и прислушалась. Далёким отзвуком еле слышно прошелестело:
«Аще ли ни то говориши, то прости мя, княгиня моя, царевна… царевна… царевна…»
Не знаю почему, но слёзы навернулись на глазах. Девушки с удивлением смотрели