Тётя горестно вздохнула:
– Это ракурс такой. Видела бы ты его в жизни – настоящее страшилище.
– Десять лет назад развелись? А вернулась сестра только год назад. Чем она всё это время занималась?
Я оглянулась на Марью. Сестра вымученно улыбнулась. Цвет лица из нежно-салатового превратился в зелёный, так что теперь и водяной без лишних разговоров принял бы кузину за близкую родственницу. Она резко остановилась, открыла рот, будто подавилась, и неожиданно… громко рыгнула.
Родственники не удивились странной выходке, а я – так просто остолбенела, но заметила, что цвет лица сестры в ту же секунду вернулся к обычному, безупречно-белоснежному.
– И давно это с ней? – шепнула я тёте.
– Как вернулась от своего старика.
– Может, она… э-э-э… в положении?
– К сожалению, нет, – тётя поджала губы и тяжело вздохнула.
– А какие у Марьи отношения с новым мужем?
– Прекрасные. Живут душа в душу… у нас в мансарде уже полгода. Не хочет Марья от нас уезжать. У мужа – хоромы, а ей не нравятся. Зять сейчас в отъезде, в Италии на биологическом конгрессе.
– Муж Марьи биолог? Я не знала.
– Нет… вовсе нет. Он ищет какой-то редкий лекарственный препарат. Я писала тебе об этом, дорогая… ещё полгода назад.
Я вертела головой, рассматривая знакомые улицы. Город, как больной, переживший тяжёлую болезнь, но уже поверивший в выздоровление, слабо шевелился в зелёной долине. На улицах горный воздух смешивался с печным дымом – везде в домах топили дровами.
Солнце зашло за большую сланцевую тучу, и лица встречных прохожих, спешивших к вокзалу, сразу погасли, растеряли солнечный свет; загар из нежного бронзового превратился в угрюмый, аспидный.
Река, сверкавшая белым серебром в разрывах набережной, тоже погасла, и город наполнился контрастами синего и чёрного. Даже свежая молоденькая листва деревьев в глубине у стволов приняла насыщенный аспидный цвет.
«Будто в прошлый век попала! Ни электричества! Ни горячей воды! А люди! Люди!!!»
Людей было мало – воскресенье, – все спят в ранний час.
На торце здания напротив висел большой плакат с изображением Буша-младшего. Американец смотрел отрешённо, скалясь прекрасной вставной челюстью. Именно она вызывала чувство брезгливости. Вставные великолепные зубы не спасали ни от «гусиных лапок» у глаз, ни от глубоких поперечных морщин, ни от обвисшей шеи, ни от надвигающейся старости…
– Что это? – отвлеклась я от семейных новостей.
Тётя повернулась ко мне. На шею легла фиолетовая тень, яркая помада-индиго выделялась чётким росчерком между позеленевшими щеками.
Но вот вышло солнце: зажгло жёлтым деревья на набережной; горы открыли небу секрет синевы, а лица людей вновь потеплели, посветлели, ожили; река заблестела, переливаясь из оранжевого в жёлтый и салатовый, будто духу великого Гогена захотелось написать