– Дядя Иван, а почему ты Лукерью тёткой называешь? Она же молодая вроде.
– Всех знахарок у нас тётками кличут, от возраста ихнего это не зависит.
– Как дела, парень, у нашего страдальца? – вместо приветствия обратилась Лукерья к Ивану.
– Спасибо большое, вроде всё нормально. Спит он и за всю ночь ни разика не проснулся. Я чутко сплю, но он даже шевелился редко, не то чтобы проснуться.
Иван был уверен, что всё хорошо, раз Тихон спит спокойно, а вот Лукерья не на шутку забеспокоилась:
– Пойдём, милый мой, побыстрее. Мне на него глянуть надобно.
И она стремительно понеслась вдоль улицы. Ивану даже нелегко было за ней угнаться.
Вошли они в трактир, и Лукерья прямо-таки кинулась к Тихону:
– Да в беспамятстве он, а ты «спит, спит». Чувствовала я, неладное что-то происходит тут. Не надо мне было вчерась уходить. Ох, дела… – Она начала рыться в своём мешке.
Сверху спустились Авдотья с Настёной. При виде их Лукерья, продолжая ковыряться в своём битком набитом мешке, чуть ли не в голос стала Авдотье выговаривать:
– Почто ты, здоровенная бабища, мальца одного с больным оставила? Пусть бы он наверх лез, а ты должна была всю ночь сиднем рядом с ним сидеть. Ни на минутку глаз не сомкнуть и, как заметила бы, что он в беспамятство впал, тут же за мной послать. А теперь вот придётся его на этот свет снова вытаскивать.
Она наконец-то достала из мешка какую-то склянку, вытащила из неё пробку, налила на чистую тряпицу сильно и резко пахнущую жидкость и поднесла её к носу Тихона. Никаких видимых изменений с ним не произошло. Тогда Лукерья не просто поднесла к носу вонючую тряпицу, от которой по всему помещению расползался удушающий запах, а слегка помазала ею под носом больного. Вот тут он чихнул и даже головой помотал, пытаясь от этого запаха отстраниться.
– Слава тебе, всемилостивейший Боже, – прошептала знахарка, широко осеняя себя двуперстным крестом, – подействовало. Вовремя я вернулась, ещё немного – и улетела бы его душа на небеса. Ах, как я была не права, что ушла вчера. Да дети малые в доме одни остались, тоже до беды недалеко. Вот и решила меньшую беду на другие плечи переложить, а вишь как получиться могло.
Иван стоял рядом как бревном ушибленный. Он-то по незнанию полагал, что Тихон спит спокойно, а оказалось, вон оно как. Всю жизнь, до самого своего смертного часа, помнил Иван ту растерянность, которая охватила его тогда.
Потихоньку Тихон начал приходить в себя. Зашевелился, попытался приподнять руку, а когда это не получилось, от огорчения протяжно вздохнул.
Лукерья,