Даша вгляделась. Лицо мужчины ей никого не напоминало и ни о чем не говорило.
– Это какой-то известный человек?
– Нет, нет, мсье Белов вряд ли известен широкой публике. – Француз вдохнул поглубже. – Признаюсь честно, я упросил maman повесить ее здесь из-за сада, изображенного на ней, – после чего покраснел.
– Из-за сада? – удивилась Даша. – Но при чем тут сад?
– Я его создатель.
Фраза прозвучала так неожиданно и высокопарно, что на секунду возникло ощущение, будто мсье Кервель кроме вышеупомянутого сада создал еще небо и землю.
– Вы создали сад?
– Да. Я флорист. Создаю композиции из цветов, украшаю интерьеры, но ни разу меня не приглашали для создания целого сада! – мсье Кервель выглядел взволнованным, он явно гордился этим опытом. – Признаться, до последнего не верил, что смогу, и вот! – Нежные щечки зарделись румянцем. – В журналах писали, что некоторые дамы даже плакали от восхищения. Наверное, это литературное преувеличение, – голубые глаза смущенно опустились, – но все же когда мсье Белов подарил мне эту картину, я упросил maman повесить ее здесь. Вы, наверное, в душе смеетесь надо мной?
– Боже упаси! – искренне запротестовала Даша. – Вы поступили абсолютно верно. Вы заслужили это. Я видела ваш кабинет, он меня просто восхитил. А сад, судя по картине и отзывам в прессе, еще великолепнее. Безусловно, его стоило увековечить.
Мсье Кервель обрадовался, как ребенок.
– Как я счастлив слышать эти слова! Maman очень долго не соглашалась оставить картину здесь. Она считает, что искусству, как и хорошему вину, требуется выдержка. Только старинная живопись имеет право услаждать наш взор. Она не признает современных художников. Не потому, что их работы плохи, а просто потому, что они еще не прошли испытание временем.
– Резонно. – Даша улыбнулась. – Расскажите мне о Марии Андреевне. Я ведь о ней совершенно ничего не знаю. Как давно вы вместе?
– С рожденья. Моего, разумеется. – Каждый раз при упоминании о приемной матери, Филипп оживал, кроткие глаза лучились теплотой. – Вы не представляете, какая необыкновенная душа у этой женщины! Она святая. Она взяла меня из приюта. Ведь я круглый сирота…
– Ваши родители умерли?
Француз легко оперся гладким подбородком о согнутый указательный палец.
– Трудно сказать. Возможно, моя родная мать оказалась в затруднительном положении, раз уж решилась подложить корзину к двери приюта. Хотя… – тут он изобразил на лице грустную задумчивость. – Родная матушка могла оказаться немного легкомысленной женщиной. Все детство, лет до десяти, мне снился один и тот же сон: женщина во всем белом кладет люльку возле закрытой двери и идет дальше. Шаг ее становится все медленнее, она начинает поворачиваться, и вот кажется сейчас я увижу ее лицо и… просыпаюсь.
По мере того как мсье Кервель делился душевными переживаниями, Даша проникалась к нему все большей симпатией. Сама она была человеком эмоциональным,