Как выяснилось, столь оригинальными интересами Ближнев наделил Дуняшу не просто так. Это понадобилось ему для развития сюжета. Марья Петровна выпила стакан квасу, в который Дуняша, для опыта, добавила дурману – «stramonium». Мать семейства, полагая, что находится при смерти, обвинила в своем отравлении Зину. По счастью, все обошлось с Марьей Петровной благополучно, а правда об истинной «отравительнице» открылась. После этих событий Зина слегла с горячкой.
«Очень жаль, – посетовал в своих мыслях Райский, оторвавшись от книжки, – да, очень жаль, что Ближнев использовал такой поворот так рано. А как занимательно было бы отравление как развязка. Например, если бы Зина отравилась из-за несчастной любви. И не дурманом, который вовсе не смертелен, как сам Ближнев разъяснил устами другого своего персонажа – доктора Ахматова, – не дурманом, а именно смертельным ядом. Но, может быть, Ближнев все же будет иметь это в виду, памятуя слова Гегеля, что история повторяется дважды. – (Да, Райский вдобавок к Вольтеру и немецкого философа Гегеля почитывал, не только русских писателей.) – Только если у Гегеля, в его изречении, вначале была трагедия, а потом фарс, то у Ближнева сперва был фарс. Значит, в конце возможна трагедия? Хороший был бы ход! Ах, скорее бы узнать, чем на самом деле кончилось». И Райский вновь погрузился в чтение.
С любопытством пригляделся он к новым персонажам. Больше всего заинтересовался отцом Филиппом, молодым священником. Женатый, разумеется, человек, без этого в его звании никак нельзя, да к тому же на сносях жена его – матушка Анна. А все ж затеплилось и у него чувство к Зине – они вместе озаботились устройством больницы в деревне. Ничего меж ними не случилось, а вот сплетни средь людей пошли. Отец Филипп, спасаясь от этих разговоров, принужден был сменить приход. Появится ли он еще на страницах романа, продолжится ли его история с Зиной, по сути еще не начинавшаяся, а происходившая лишь по рассказам злых языков?
И, собственно, как вообще продолжится сюжет? Каждую свободную минутку Райский упорно размышлял над этим. Он сам удивлялся, как это роман «Семейство Снежиных» сумел так захватить его мысли, но ничего не мог с собой поделать и не переставал думать о нем.
Он строил догадку за догадкой, и это сделалось его любимым занятием. Настоящая действительность будто бы отступила на задний план. Машинально он вычитывал в типографии гранки, машинально проглатывал пищу и даже время с Агриппиной Павловной стал проводить, витая мыслью вокруг замыслов Ближнева. Та, конечно, заметила перемену в «душеньке», как она называла Райского.
– Что это вы, душенька, сам не свой? – обращалась она к нему, видя, что он вроде бы и с ней, но как будто и не с ней. – Ужель я вам не мила больше?
– Что