«Кахетия всегда была демографически самым чистым районом, где грузинский элемент всегда преобладал, всегда властвовал. Сейчас же там так устроили дело, что мы в раздумье: как спасти Кахетию? Тут татарство поднимает голову и тягается с Кахетией, там – лекство, там – армянство, а там еще осетинство, и они вот-вот проглотят Кахетию. Вот что нам сделали эти коммунисты, эти предатели. Продали, за деньги продали этот наш любимый, святой уголок, Кахетию, эту родину героев, родину святых продали, продали чужеродцам, и сегодня мы стоим перед катастрофой».
Далее З. Гамсахурдиа воскликнул:
«Сила на нашей стороне, грузинская нация с нами, и мы расправимся со всеми предателями, всех призовем к надлежащему ответу и всех злых врагов, приютивших негрузин, выгоним из Грузии»[29].
Миф о «демографически чистом» крае, о «чистой» расе, очевидно несостоятельный, обернулся в данном случае требованием расправ над чужаками, насильственного очищения Кахетии от чужеродных элементов, якобы представляющих угрозу для грузинской нации. Толпа бешеным ревом одобрила речь оратора.
Сцена типичная для переживаемого миром времени.
Нельзя не задуматься над тем, как общественная мысль «видит» нацию, какое содержание вкладывает в это понятие. И не оказывает ли это видение влияние на политических деятелей, теми, может быть, до конца не осознаваемое?
В мышлении многих народов слово «нация» постепенно начало наделяться чуть ли не мистическим значением. Процесс ее «обожествления» происходил стихийно, проявляясь по-разному в различных культурных средах. В третьем мире в ходе борьбы за независимость революционная пропаганда утверждала, что освобождение нации откроет перед массами путь к процветанию, и нация провозглашалась самодовлеющей ценностью. Во многих странах Африки, завоевавших независимость, был создан культ нации-государства, где государством обеспечивалось единство нации, а волей нации освящалась деятельность государства.
Одновременно провозглашалось, что интересы нации превыше интересов личности, превыше интересов отдельного человека. Повсеместно в общественном сознании закреплялся крайне мифологизированный образ нации, или, вернее, Нации.
Из глубочайшей древности выплывали представления, казалось бы, давно преодоленные и отброшенные человеческой мыслью. Одним из основных, если не главным, признаком нации утверждалось ее якобы объективно существующее кровное единство. Защита «чистоты» крови, т. е. прекращение всех контактов с «инородцами», приобретала чуть ли не религиозный смысл, вызывая вспышки общественной истерии в случаях нарушения, особенного сексуального. Другой столь же «священный» признак нации – «чистота» ее исторической территории. Она оберегалась всеми доступными средствами от чужаков-переселенцев, от всех людей иной культуры,