– Отойди по-хорошему.
– Или что?
Мартин улыбается, но, поймав ненавистный взгляд Адрии, чуть осекается. Его улыбок в жизни Роудс за последнюю неделю становится слишком много. Он понижает голос, и бархатистая глубина его тона неприятно резонирует в Адрии вместе с произнесенными словами:
– Брось ты, не будь такой злобной.
– Или что? – резко и ядовито передразнивает Адрия, удивляясь собственному тону, который вдруг звучит игриво.
Мартину Лайлу явно нравится эта игра, и по веселой усмешке Адрия считывает, что это лишь первая партия. Притирочная. Выразительно глядя ей в глаза, он медлит еще пару секунд, но опускает руку. Улучив возможность, Адрия выскальзывает из кабинета, сбитая с толку беспорядочным роем мыслей, среди которых громче всех жужжит одна – «Какого черта?». Вопрос, которого в ее жизни тоже становится слишком много.
Сталкиваясь в конце пустынного коридора с дружками Лайла, она проносится мимо, вновь игнорируя колючие комментарии на свой счет.
– Необъезженная кобылка, – звучит позади в исполнении кудрявого.
– Хочешь укротить? – смеется другой.
Прежде чем повернуть и скрыться прочь, Адрия прислушивается, пытаясь распознать смех Лайла в общем гуле, но громкие басовитые голоса мешаются в один. Адри оборачивается, чтобы наверняка уличить Мартина в издевке, но среди товарищей он так и не появляется. Его дружки пихают друг друга на ходу и переключают внимание на другую девчонку, следующую жертву.
Адрия по-прежнему нервно сжимает ручку сумки и только на выходе замечает, что на ровной поверхности кожзама остаются глубокие следы ногтей. Гиблый знак того, что выпады одного придурка обойдутся ей дороже перманентного раздражения.
Если не брать в расчет краткие столкновения с Мартином Лайлом в школе, ничего больше не происходит.
Дни утекают в водосточную трубу спущенным впустую временем, бессмысленными мыслями, слитыми зазря, и холодным февральским одиночеством, которое окутывает будни Адри плотным слоем. Аманда проводит на работе целые дни, чтобы освоиться в новой должности и разжиться деньгами. Адам уезжает по делам в другой штат, не обременяя себя лишними объяснениями. И Адрия остается одна – одна в своей сиротской уединенности на тихом ранчо посреди пустынного поля.
По ночам в доме завывает сквозняк, а когда ветер затихает, тишина становится ощутимой, такой реальной, что можно услышать, как шумит твое собственное сердце, запертое в клетке ребер. Как судорожно оно бьется сначала и как медленно замирает, подстраиваясь под окружающую действительность, точно не хочет выдавать своего присутствия. Будто это сердце – всего лишь часть этого дома, еще одна скрипучая половица, которую лучше переступить, если не хочешь потревожить тишину.
Но иногда Адрия борется с тишиной. Когда та становится слишком отчетливой, приходится ее заглушать: делать звук в телевизоре громче, симулируя жизнь, включать