– В их-то положении! – сказала Эмилия с иронией, взволнованно подняв голову.
– Дочь моя, не обесценивайте никогда тех, кто вас любит. Знайте, что щедры только бедные! Богатые имеют достаточно рассудка, чтобы не излишествовать тысячами франков на родственников. Хорошо, не дуйся, мое дитя, поговорим разумно. Среди юных молодых людей, готовых жениться, не отметила ли ты мосье Манервиля?
– О! Он говорит «зу» вместо «жу», смотрит всегда под ноги, потому что считает себя маленьким, смотрит на себя! Впрочем, он блондин, а я не люблю блондинов.
– Ладно. А мосье де Бодёнёр?
– Он неблагороден. Он плохо сложен и толст. По правде говоря, он брюнет. Нужно, чтобы два мосье соединились, чтобы соединились их богатства, чтобы первый дал тело и имя второму, который сохранил бы волосы… и тогда, может быть…
– Что ты имеешь против мосье де Растиньяка?
– Он почти стал банкиром, – злобно сказала она.
– А виконт Портондюэр, наш родственник?
– Дитя, плохо танцующее, к тому же без дохода. Наконец, отец, это люди без титула. Я хочу быть, по крайней мере, графиней, как моя мать.
– Но этой зимой ты видела кого-то, кто…
– Нет, отец.
– Но что ты хочешь?
– Сына пэра Франции.
– Моя дочь, вы безумны! – сказал мосье де Фонтень, поднимаясь.
Но вдруг он поднял глаза к небу, кажется, зачерпнул в религиозной мысли новую дозу безропотности; потом бросил взгляд отцовской жалости на своего ребенка, ставшего взволнованным, взял Эмилию за руку, сжал ее и нежно сказал:
– Бог свидетель, бедное потерянное существо! Я добросовестно выполняю мой отцовский долг перед тобой. Что значит добросовестно? С любовью, моя Эмилия! Да, Бог знает, этой зимой я представил тебе самых честных людей, чьи качества, нрав, характер, были мне известны