света, чтобы избежать брака, подобного тем, какие были у ее сестер. Кроме того, в своем сердце она носила ужасную ревность, видя их женатыми, богатыми, счастливыми. Наконец, несколько раз она давала это понять своей матери, жертве всех ее действий, так что мосье де Фонтень начал думать, уж не безумна ли дочь. Эти аберрации были достаточно объяснимы: ничего нет более общего, чем тайная гордость, родившаяся в сердце юной личности, которая принадлежит семье, высоко стоящей на социальной лестнице, кого природа одарила великой красотой. Почти все они считали, что их матери, достигнув сорока-пятидесяти лет, больше не могли ни симпатизировать их юным душам, ни постигать их фантазии. Они воображали себе, что большая часть матерей завидовали своим дочерям и хотели одеться по их моде с предумышленным замыслом затмить или вызвать их похвалу. Из-за этого случались часто тайные слезы и немые возмущения против утверждения материнской тирании. Посреди этих печалей, становившихся реальными, хотя зиждились чувства на воображаемой основе, они имели еще манию придумать тему своего существования и составляли для себя блестящий гороскоп. Гороскоп заставлял поверить, что они берут свои мечты в реальность. В их долгих размышлениях они тайно решали, согласятся ли их рука и сердце на человека, который выгодно владеет тем и другим преимуществом. Они рисовали в своем воображении тип, которому волей-неволей нужно подобное будущее. После многоопытной жизни и серьезных размышлений, которые приносили годы, глядя на мир и на его прозаическое движение, на несчастные экземпляры, прекрасный цвет их идеальных лиц отменялся; потом, в прекрасный день, они оказывались в текущей жизни, удивляясь, что счастливы без мечты, питавшей их поэзией. Следуя этой поэтичности, мадмуазель Эмилия де Фонтень остановилась в хрупкой мудрости на программе, которая должна была прийти в действие, чтобы ее претендент был принят. С этим были связаны и ее презрение, и сарказм.
– Хотя он юн и древнего рода, – говорила она, – он будет пэром Франции или старшим сыном пэра! И мне кажется невозможным не видеть на панелях моей кареты, бегущей по большой аллее Елисейских полей, посреди плывущих складок лазурного покрова герба, знака пэрства в Дни Лоншана5. Кроме того, мой отец считает, что наступит день самого большого почета во Франции. Я хочу военного, и я оставляю за собой право дать ему отставку. Я хочу наградить его, чтобы нас несли на руках.
Эти редкие качества ничему не служили бы, если бы это существо не обладало бы огромной добротой, красивыми оборотами речи, умом и если бы молодой человек не был бы стройным. Худоба, эта грация тела, хотя и мимолетная, особенно в представительном правительстве, была строгим условием. Мадмуазель де Фонтень имела определенный размер идеала, который использовала как образец. Юноша, который с ее первого взгляда не исполнял желаемого условия, даже не получал ее второго взгляда.
– О, мой Бог!
