Нет практической нужды в станции, в том, чтоб технику, самосвалы вести по льду из Якутска. Не будет безносая старуха смотреть телевизор, не расстанется с керосинкой. Так зачем станция? Передавать энергию на тысячи километров? Или она, как говорит секретарь партийной организации треста, «слово Сталина против слова тьмы, окопавшейся на границе»? Но сможет ли лампочка противостоять злу?
Отвлекая от раздумий, тянувших на статью, сквозь гул ветра и шелест ливня донесся машинный рокот. Ярцев привстал из-за стола. У его временного пристанища запарковался чумазый грузовичок, и инженер Фоменко выскочил под дождь, придерживая шоферскую кепку.
– Стешка! – позвал Ярцев.
Назойливо тикали напольные часы. Стешка, единственная не выселенная жительница деревни, куда-то запропастилась. Оставить эту дородную бабу распорядился Ярцев, прежде экзаменовав ее на предмет кулинарного мастерства. Стешка зажарила умопомрачительного зайца в сметане и по праву стала чем-то вроде служанки на два дома – Ярцевского и Енинского.
В дверь постучали. Вернее, заколотили.
– Стешка, гости!
Никакой реакции. Ярцев нехотя похромал в сени. Раненное осколочным бедро – привет из-под Смоленска – давало о себе знать.
Начальник конторы отворил дверь, впуская в дом – и будто бы в собственный скелет – таежную сырость. Капли, крупные, как пуговицы, разбивались о крыльцо.
– Что стряслось? – зыркнул Ярцев на подчиненного.
– Сан Саныч, какой-то швах на карте намыва.
– Ну чего там?
– Бригадир прибежал, сказал, чтоб мы сами посмотрели.
– А кто у нас бригадир?
– Золотарев.
– Уголовник? Он, что ли, без надзора к тебе прибег?
– Пользуется доверием…
– Непорядок. – Ярцев пожевал губу, снял с гвоздя плащ. Молния расколола черное небо, как фотовспышкой вынула из темноты избу капитана Енина и снова поместила ее в темноту. Громыхнул гром. Енин был старшим офицером в ИТР[1], и Ярцев задумался, не дернуть ли его с собой. Но в соседской избе был потушен свет, да и недолюбливал