Отец ему твердил, что пользы это не принесет, но Андрей не верил, и каждый день бегал на берег, и просил Бога вылечить маму. Мама все не выздоравливала, и мальчик, приходя утром к реке, стал кричать со всей мочи, уверенный, что если он будет кричать достаточно громко, то Бог его услышит. Он падал на колени, и плакал, и кричал. Через несколько дней он сорвал голос, а мать умерла, и больше Отрадинский никогда не приходил на берег и никогда не молился, а через неделю отец убрал из дому иконы.
Отрадинский вернулся и сел в машину. Повернул ключ, нажал на педаль, мягко зашумел мотор и автомобиль тронулся.
Невольно мысли коснулись принесенной Тогмачевым новости. Отрадинский вдруг ясно осознал, что просто-напросто не верит в конец света. Разве может произойти что-то настолько зловещее, глобальное, уничтожающее в этом мире? И ведь ничто не предвещает. Быть может, та женщина на набережной молилась о здоровье и счастье, а между тем солнце, торжественно золотящее купола церкви, должно было сжечь весь их мир.
Отрадинский решил, что, может быть, все-таки можно что-нибудь придумать.
***
Гненашев проспал. Впрочем, это было не впервой. Бегая по квартире, как ошалелый, одной рукой натягивая джинсы, другой – наливая кофе, он то и дело ронял кружки, тарелки, столовые приборы, одежда вываливалась из шкафа, но он не утруждал себя возвращением всех этих предметов на свои места. Опрокинув неудачно оказавшийся на пути табурет, он разозлился, пнул его и тут же взвыл от боли. Но времени жалеть ушибленную ногу не было, и он, прихрамывая, бросился к плите, на которой подгорала уже яичница.
Гненашев наскоро позавтракал, выплеснул в раковину недопитый кофе. Только выбежав из квартиры, он заметил, что был в домашних тапочках, чертыхнулся, вернулся и обнаружил, что не выключил плиту. Закончив, наконец, сборы, он поспешил к метро. Добираться было быстрее всего дворами, и Гненашеву пришлось так и поступить, хотя ему куда больше нравилось ходить по длинному пути – через набережную. Это его не столько расстроило, сколько разозлило, и он в очередной раз себе пообещал, что впредь будет вставать раньше.
На улицах было уже много людей, и все куда-то спешили. Родители вели за ручку малышей в детский сад, те усердно, едва поспевая за взрослыми, шагали, увлеченно глядя по сторонам. Школьники торопились на уроки с большими портфелями на перевес, но иногда останавливались, с восхищением замечая полянки распустившихся подснежников на придворовых участках. Пели птицы. Природа радовалась теплым, нежным лучам весеннего солнца. На Гненашева накатило холодящее чувство злости. С яростной ожесточенностью он пнул лежащий на дороге булыжник. “Дураки, – сказал он нежащимся на солнышке кошкам, щебечущим воробушкам, тянущим к свету листочки цветам, – оно вас убьет!”
***
Первой мыслью, ударившей в голову Тогмачева по пробуждении, была мысль о том, что его дети вряд ли доживут до собственной старости.
Проснулся