– Повезло ить вам… – Парень сноровисто накрыл на стол и расставил миски. – Это я вас выглядел-то. Вот и выходит, что вы мои крестники… – Он рассмеялся. – Милости просим трапезничать, господа хорошие!
– Нихт ферштеен… Нэ по-ни-майт.. – наконец вспомнил Карстен Роде русскую речь.
В Копенгагене (или Копногове, как русские называли столицу Дании) ему приходилось общаться с новгородскими купцами, но это было давно, и его скудный запас здешних слов успел выветриться из головы.
– А чего ж тут непонятно? – удивился парень. – Меня зовут Ондрюшка… запомнил? Он-дрю-шка! – Он похлопал себя по груди. – Смекай. А как тебя кличут? Какое твое имя?
Голштинец наконец понял, чего хотят от него, приязненно улыбнулся и ответил:
– Карстен. Ихь хайсэ Карстен.
– Вот и ладушки. Познакомились, значит. Кар-стен… – Ондрюшка попробовал на звук имя Голштинца, чтобы не забыть. – Поднимайся, будем кушать. Ам-ам… понятно?
– Я, я! – радостно закивал головой Карстен Роде, вдруг почувствовавший зверский аппетит.
– Нет, не только ты… – Ондрюшка не знал, что в немецком языке «я» означает «да». – Зови и остальных. Порато скусной хлебот[47] получился. С пылу с жару. Для поправки здоровья само то. Ужо Февронья постаралась. С ряпушкой и семужкой, на курином наваре. Царская еда.
Карстен растолкал Клауса Тоде, который и здоровый-то любил поспать, а уж в болезненном состоянии – тем более. Ганс Дитрихсен поднялся быстро и без посторонней помощи. На удивление, рана уже почти не болела, только ныла, и он пожирал глазами яства, расставленные на столе. Кроме наваристой ухи им подали добрый кусок запеченной на вертеле свинины, целую миску жареных гольцов, свежий ржаной хлеб и кувшин сбитня[48].
Голштинец слышал об этом напитке, но отведать еще не приходилось. Горячий медовый вкус очень ему понравился, а теплая хмельная волна, мягко прокатившаяся по всему телу, мигом вымыла из головы черные мысли, и он с воодушевлением набросился на еду. Остальные тоже не отставали: воспоминание о голодных днях на пинке, которое все еще было очень живо, помимо воли заставляло набивать желудки под завязку.
Ондрюшка скромно сидел в сторонке на низеньком табурете и с интересом присматривался к иноземцам. Несмотря на незавидное состояние, от моряков веяло мужественной силой и жесткостью, не присущей балтийским поморам с их покладистым, спокойным характером. А шрамы от сабельных ударов на телах потерпевших кораблекрушение (Ондрюшка помогал в раздевании, когда те мылись в бане) подсказали ему, что найденыши – народ бывалый, военный, много повидавший и испытавший.
«Вот бы с ними потолковать! – думал Ондрюшка с жадностью естествоиспытателя, открывшего новый, неизвестный доселе вид живых существ. – Хоть с этим Карстеном. Он, похоже, у них за главного. Атаман. Да вот беда – языкам-то я не обучен…»
В это время