Когда Ференц очень монументально и грандиозно завершил игру, взволнованный Шопен подсел к нему:
– О, это потрясающе! С оркестровкой еще не работал? Могу подсказать прием, чудесно оттеняющий прелесть народной музыки, сейчас объясню…
– Месье Шопен, а разве вы не будете нам играть? – капризно взмахнула веером Мари. – Мне так хочется посидеть в темноте и погрузиться в океан звуков! – она хитро подмигнула Листу, на что тот хмыкнул.
Шопен часто использовал этот прием – убрать освещение, чтобы человека, слушающего музыку, визуально ничто не отвлекало. В светских салонах это считалось его фирменным стилем. Но мне наоборот было важно видеть, как именно он извлекает из инструмента звуки, видеть и записать на камеру технику, которой он прославился, и понять, как именно он мог заставить одну и ту же ноту звучать в двадцати различных вариациях. Умники поговаривали, что он умел менять энергию, тональность и силу звука, но как именно Шопен это делал?
Слуга погасил камин, плотно задернул портьеры, а Шопен, грациозно откинув фалды жакета, сел за рояль.
– Несколько новых этюдов и ноктюрн, – произнес Фредерик и задул последние горящие на инструменте свечи.
Комната погрузилась в полную темноту, и тут ударил гром. Тот самый, сильный, невыразимо мощный аккорд, который испугал меня днем. Потом еще раз, и еще… А после полилась нежнейшая мелодия, грустная и минорная, полная душераздирающей тоски. Это была истинная, неприкрытая боль, меланхолия по утерянной родине, по той стране, котрую несчастный музыкант так и не увидит в жизни. Он чувствовал это, он предвидел, и он пел и плакал об этом музыкой. Господи, как же красиво! Темнота слепила – как мне хотелось увидеть пальцы, извлекающие из мертвого инструмента такие божественные звуки!
Потом мелодия начала ускоряться, темп нарастать – нет, я не верю, что возможно нажимать на клавиши с такой скоростью! Музыка пронизывала меня насквозь, волосы встали дыбом, это было невообразимое, почти эротическое ощущение! От этих чувственных и энергетически заряженных звуков внутри, в районе груди, что-то затрепетало, что-то близкое к эйфории странно подступило к горлу. Когда-то Жорж Санд сказала, что Фредерик заставил инструмент говорить голосом бога. О да, она оказалась права.
Шопен играл несколько вещей, которые я никогда не слышала. Эти произведения не были записаны, но теперь, благодаря мне, люди узнают эту музыку, услышат ее, почувствуют так же, как и я. Браво, Варвара! Ты – герой!
Фредерик закончил выступление уже известными «Каплями дождя». Прелюдия быля немного измененной, еще более печальной, возможно из-за того, что он на ходу импровизировал. А может быть из-за того, что за роялем сидел сам композитор…
Загорелись свечи, и я поняла, что сижу не в кресле, а у ног музыканта, прямо на полу, у его колен. Сразу же вспомнила точно такую же скульптуру в Париже – Санд у ног Шопена.
– Это было… Потрясающе! Божественно!