Шон уехал в тот же день. Слезы прощания были пролиты дома, и на автобусной остановке напротив почтового отделения Конуэя домашние держались стойко. Они махали вслед Шону О’Харе носовыми платками, а вдову переполняла гордость за прекрасного сына, чьи достоинства высоко оценили жители Каслбея.
Он исправно писал домой: благодарил за вырезки из местной газеты и за известие о том, что школьное собрание марок признано крупнейшим в графстве. Соболезновал Диллонам в связи с кончиной старого мистера Диллона и просил передать скорбящей семье святой образ со словами благословения, которые начертал лично. Шон все меньше сообщал о своей повседневной жизни, в основном отвечая на новости, поступавшие из дома раз в две недели, когда Анджела писала брату письмо вместо матери, поскольку артрит добрался и до рук пожилой женщины.
Не так давно Анджела изложила в очередном послании небольшую просьбу от своего имени: «Шон, ты очень добр, интересуешься нашими мелкими делами, но, пожалуйста, пиши побольше о себе. Раньше ты рассказывал нам о миссии, о братьях, живущих там, о школах, которые вы основали. Я помню историю о том, как приехал епископ, чтобы помазать всех миром, но из-за муссона туземцы попрятались в хижинах, и в тот год никто не был помазан. Нам хочется знать, чем ты живешь и чем занимаешься. Если бы ты служил здесь, вместе с отцом О’Двайером, мы бы и так о тебе все знали, но там все настолько по-другому, что нам трудно представить…»
Зачем она это написала? Если бы она сдержалась, то, возможно, никогда бы не получила письмо, которое прожгло дыру в ее сумке. В нем говорилось об отказе отца Шона от служения Господу. Это могло бесповоротно разрушить жизнь их престарелой матери.
По словам Шона, он устал обманывать, а письма из дома превратились для него и Сюи в пытку, потому что пытались воскресить далекое прошлое. Деньги, которые мать с Анджелой посылали на мессы, уходили на оплату жилья и еды. Шон преподавал английский язык в Токио, где никогда не было обители его ордена. По адресу, на который приходили письма из Каслбея, жил брат Сюи. Шон забирал у него всю почту.
В его новой семье знали английский и удивлялись, почему к имени Шона на конверте по-прежнему приписывают обращение «отец», а их дом считают обителью Господа.
Уход Шона потряс братьев, даже настоятель ордена пришел в ужас. Шона старались переубедить, уверяя, что, несмотря на беременность Сюи, отец О’Хара может вернуться в орден и заботиться о ребенке. Никто не понимал, что Шон любит Сюю, хочет создать с ней семью, а христианизация Дальнего Востока утратила для него всякий смысл задолго до того, как он встретил свою земную любовь. Шон осознал, что туземцы счастливы следовать собственным верованиям, а Господь, возможно, вовсе не желает обрести новую паству.
В будущем, когда все более-менее утрясется, Шон собирался направить в Рим прошение освободить его от сана и монашеских обетов. Такое случалось гораздо чаще, чем думали люди.