Дед запрещал ей с подружкой ночевать в саду в шалашике. Он воспитывал их и журил:
– Застудитесь, девки! Ой, застудитесь! Ой, попадет мне от родителев!
Она потом, уже став взрослой, часто вспоминала те летние деньки и счастливые ночи в яблоневом саду деда. И вот сейчас, изучая материалы дела, она почему-то вспомнила, как грызла огромные яблоки в шалаше, а с неба падали крупные капли дождя от уходящей тучи, и вдали за пологими холмами уже сияло солнце.
Хатка деда располагалась на краю небольшой деревеньки и была, наверное, такая же древняя, как и сам дед, весь седой и морщинистый. Он щурился на солнце, и в такие минуты глаза его – щелки – излучали какое-то домашнее тепло. Даже когда дед сердился на них за проказы, они его совсем не боялись. Дед был добрый и мудрый.
Его хатка единственная в деревне была покрыта соломой, тогда как остальные соседи изладили кровли из дранки, железа, а у некоторых уже появился тогда еще новый материал – шифер.
Дед отказывался менять солому на что-то новое, приговаривая:
– Всё должно быть натуральным, а солома – она ведь почти живая. Она чует и дыхает во время дождя – помнит, как в поле стояла.
Еще ей запомнились сумеречные посиделки в хате, когда дед после вечернего травяного чая с вареньем рассказывал им деревенские истории: иногда веселые, иногда страшные – про чертей и нечистую силу, которая в изобилии в те времена водилась в округе в глухих лесах и болотах.
Страшные истории им нравились больше всего, потому что щекотали нервы, но всегда имели счастливое окончание. Одну историю она помнила до сих пор. Утомленный чаепитием дед издалека начал свой рассказ:
– Загуляла на деревне молодежь. Песни, хороводы, гармошка играет. До глубокой ночи шумела деревня. Осень. Урожай собран. Праздник.
Утерев полотняной тряпкой лоб, дед продолжил:
– Я, как есть молодец, средь девок сную, веселуху играю, глазами стреляю, молодок забавляю. Уж звёзды высыпали. Горят на небесах. «Пора бы, – думаю, – и к дому на хутор подаваться». В ту пору семья наша большая на хуторе хозяйствовала, версты за полторы от деревни. Крикнул я братишку: мол, до дому пора. А он разгулялся – молодой, впервой на такой веселухе оказался, – кричит в ответ: «Ты иди, я, значит, тебя догоню». Ну, я и пошел по тропочке через жнивьё – так прямее было. Иду, ногами тропку щупаю, а как-то темно совсем стало. Видать, тучки надвинулись. Ничегошеньки не видно, хоть глаз коли. Чую, тропку потерял. Аж присел, руками стерню щупаю – нет тропки моей! «Эка – думаю, – попался паря, будешь до утра плутать в темноте». Стою, думаю: что делать? Так стоять до рассвета или шариться по полю – может, дорожку отыщу свою?
Прислушался – тишина, ни звука. Глаза растопырил, головой верчу – ничего… Запужался, конечно, маленько. А как же: мало ли чего в голом поле? Вдруг чую – тень, что ли, или еще чего, саженях в десяти от меня двигается. Обрадовался – думаю, братишка догнал меня, домой торопится. Крикнул я – не останавливается.