– Папа… – выдохнула она.
– Что папа? Папа! А ну, подойди!
Девица приблизилась и осторожно положила на стол конверты.
– Ты где ночевала, Соня? Мать в истерике! Трудно было позвонить? Ты не думаешь об отце, о матери! А что тетя Валя мается с сердцем, тебе начхать? Ты думаешь только о своей… киске.
– Как не стыдно!
– Мне стыдно? Тебя имеет вся Москва, а мне должно быть стыдно?
Он достал из ящика стола ножницы и принялся обрезать края почтовых конвертов. Пустые конверты забирала Соня.
– В общем, так, Софья! Ты девочка горячая, вся в меня… И твою маменьку… Тебя бронепоездом не остановишь. С кем ты жаришься, мне всё равно… Пока не схватишь триппер. А замуж? Ни за что! Этот твой джазист – тип не наш, не советский. Джаз – это богема, буржуазная богема. Замуж ты за него не пойдешь. Если не послушаешься – уедет твой милый играть на своих дудках и клавишах в дальние края, понятно?
Соня резко повернулась и бросилась к двери.
– Стой! – приказал Ганецкий, Соня замерла.
– Подойди! Я не расписался!
Она вернулась и подала ему амбарную книгу. Ганецкий поставил свои закорючки, Соня выхватила книгу и помчалась.
– Стой! Подойди! – опять скомандовал он и протянул ей маленькую коробочку.
– Что это? – Соня вертела коробочку и так и сяк.
– Горе моё! Презервативы. Из Парижа. Иди, катись отсюда, двоечница. Там все написано. Французский надо было в школе учить!
Соня уходила, то и дело смущенно оглядываясь и ухмыляясь. Оставшись в одиночестве, Ганецкий принялся просматривать корреспонденцию. Всё не стоило внимания. И вдруг одно письмо заставило его насторожиться. Глаза забегали по строчкам сверху вниз, снизу вверх снова и снова.
«От Андрея. Согласно «информации наших дней», Дед намерен направить в СССР своего агента по кличке «Лейтенант Жорж» или просто «Жорж». Может быть, Жорж это его настоящее имя. Никто из наших источников пока ничего не знает про Жоржа, из чего следует, что вышеупомянутый Жорж – личный посланец Деда. Нам пока не известны ни время, ни цель его похода, ни его приметы, ни пункт пересечения границы. Делаем всё возможное для получения дополнительных сведений».
Ганецкий отложил письмо и взялся за телефон:
– Товарищ комиссар! Сообщение чрезвычайной важности. Я могу к вам зайти немедленно? Да, благодарю. Иду.
7. Достоевский
Свежий северный ветер раскачивал вековые сосны, шумел в кронах, их черные тени плясали на ослепительно желтой под летним финским солнцем садовой дорожке больничного сада. Саблин катил кресло на колесах, в котором сидел бледный и по больничному одутловатый капитан Сурин с загипсованной ногой. Генералу, которому капитан был давно знаком, казалось, что тот слегка повредился умом и сильно постарел.
– Хорошо, Иван Андреевич, пусть так, – говорил Саблин. – По-вашему, среди финнов нет