– Ненавижу тебя, – сказала я шепотом.
Фургон накренился, когда па вошел внутрь.
– Ты злой, ты драчун, ты ленивый недоумок. Ненавижу тебя, хоть бы ты сдох.
Я взяла длинный кнут и поводья, подошла к серому пони и ласково, терпеливо попыталась выучить его двухмесячной премудрости за день, чтобы мы с Дэнди могли пойти на ярмарку с пенни в кармане.
Я была в таком мрачном настроении, что почти не заметила человека, наблюдавшего за мной из соседнего фургона. Он сидел на ступеньке с трубкой в руке, над его головой во все еще жарком воздухе клубился табачный дым. Я старалась заставить серого пони бегать по кругу. Стояла в центре, низко держа кнут, иногда трогала им пони, чтобы он продолжал бежать, но больше убеждала его идти ровным шагом. Он то шел хорошо, описывая круг, то вдруг начинал лягаться и становиться на дыбы, пытался вырваться и несколько шагов тащил меня по траве, пока я не упиралась пятками и не тянула его, чтобы встал смирно, – и долгий труд начинался заново.
Я смутно сознавала, что на меня смотрят. Но была слишком занята маленьким пони – хорошеньким, как картинка, и смышленым. И, как и я, не желавшим работать под горячим утренним солнцем, злым и обиженным.
Только когда па вышел из фургона, натянул шляпу и отправился к ярмарке, я остановила пони и позволила ему опустить голову и попастись. Потом сама плюхнулась отдохнуть, отложила кнут и стала ласково говорить с пони, пока он ел. Его уши, прижатые от злости к голове с тех пор, как мы начали, повернулись вперед при звуке моего голоса, и я поняла, что худшее позади, если, конечно, он не испугается моего веса на своей спине.
Я вытянулась и закрыла глаза. Дэнди ушла на ярмарку, разведать, нет ли работы для них с Займой. Па зазывал покупателя на своего старого гунтера. Займа брякала кастрюлями в фургоне, а ее младенец плакал, не надеясь, что к нему подойдут. Я была одна – насколько это возможно. Я вздохнула и прислушалась к песне жаворонка высоко в небе надо мной, к хрусту, с которым пасся пони возле моей головы.
– Эй, молодая!
То был тихий голос мужчины, сидевшего на ступеньке фургона. Я осторожно села и прикрыла глаза рукой от солнца, чтобы рассмотреть его. Фургон у него был отличный: много больше нашего, ярко покрашен. На боку вьющимися красными и золотыми буквами было написано что-то, что я не могла прочесть; первой шла большая «К», вся в завитушках, означавшая, как я подумала, коней, поскольку рядом была нарисована чудесная лошадь, стоящая на дыбах перед дамой, одетой роскошно, как королева, и крутившей кнутом под лошадиными копытами.
Рубашка на мужчине была белая, почти чистая. Лицо бритое и пухлое. Он мне приветливо улыбался. Я тут же исполнилась подозрений.
– От такой работы горло сохнет, – ласково сказал он. – Выпьешь кружечку пива?
– С чего бы это? – спросила я.
– Ты хорошо работала, приятно смотреть.
Он поднялся и зашел в фургон,