Доедаю салат и замечаю опьяневший взгляд матери. Она подносит к губам изумрудный бокал на кривой ножке, делает глоток и чуть его опускает, не желая далеко убирать. Хмыкает, морща нос, в глазах плещется отвращение, готовое перелиться за края. И я понимаю: она скоро заговорит, посыплет оскорблениями, обвинит в уродстве и дурном нраве. Пора уходить.
– Я пойду к себе. – Поднимаюсь, отодвинув стул.
– Тебе неприятно наше общество?
Спектакль начинается, и в этой постановке меня четвертуют к концу первого акта. Во время антракта воскресят, и истязания над плотью и душой продолжаться. А есть ли у меня душа? Осталась ли во мне хоть маленькая её часть после зверских глумлений обожаемой матери?
Все эти оскорбления, насмешки – прелюдия перед основным действием. Она пробует меня на вкус, насколько я изменилась, как стала реагировать на её слова, чтобы понимать, насколько извращённой нужно быть на этот раз.
– Хочу раньше лечь спать, чтобы утром приступить к тренировкам.
– Пусть идёт, – холодно произносит отец.
Замечаю разочарование в её глазах, но почти сразу же она натягивает приторно-сладкую улыбку, жестом руки призывая уйти.
– Доброй ночи. – Склоняю голову в коротком жесте и ухожу прочь.
С удовольствием закрылась бы в комнате и никогда не покидала её пределов, чтобы не сталкиваться с родителями. Но с моими желаниями в никто не считается, а заявить о них равносильно суициду.
В прошлый раз, когда я заперлась и отказывалась выходить – дверь была выломана и разнесена на куски. До отъезда в академию мне пришлось жить без неё. Бонусом шли нудные лекции от матери по светскому общению, правилам поведения и долгом перед родом. Ещё она подарила мне вывих плеча, рассекла лицо ножом, чуть не оставив шрам от подбородка до скулы. Чудо, что глаз остался на месте – ей бы понравилась эта картина, только, что скажут в академии? Она зависела от общественного мнения и не хотела, чтобы кто-то знал о жестоких нравах нашего семейства. Чего ждать сейчас, когда преград не стало?
Нужно быть осторожней и не нарываться. Просто молчи в ответ, Эмирия. Это не сложно.
Эта мысль пугала и манила одновременно. Я знала, что у покорности и терпения имеется предел, и когда он будет достигнут, заставлю их пожалеть о нанесённой боли. Заставлю испить из чаши горечи до дна, чтобы они отравились собственным ядом. По образу и подобию? Заставлю их пожалеть об этом. Единственная причина по которой продолжаю терпеть – Герет. Он просил успокоиться, думать наперёд и строить планы. Обдумывать каждый шаг, все возможные провалы и пути их решения. И пока ни в одном из вариантов скорая кончина родителей не фигурировала. Жаль, я подожду.
Заперев дверь, разбираю чемодан. Вытаскиваю ножи и кинжал. Элиассы прячу в тайнике под кроватью, а кинжал в прикроватную тумбочку. Родителей не волновало наличие холодного оружия у меня, наоборот, умелое обращение с ним поощрялось. А про