А теперь…
Я не возьму тонкий след, да. Но обычный – вполне. И… вдох. Воздух… запахов много, старых и новых. Но я привычно отсекаю лишние, выделяя тот единственный, нужный. Крови.
Легкий.
Цветочный почти… цветы выползают в середине марта, а на побережье и того раньше. Может, он за цветами полез?
Для кого?
Пятнадцать лет – возраст влюбленности и… Нет. Если бы за цветами и упал, не было бы сломанной шеи, вскрытой артерии и крови, которую кто-то… вытянул?
Выпил?
Мутит. Но если так, то… вариант один на самом деле. Игла? Иглу бы воткнули в сосуд, и нож бы не понадобился. Да и след она оставила бы куда как менее заметный. А значит, иглы не было.
А был нож и…
Кровь не идет. Сердце ведь остановилось. Как ее вытянуть?
То-то и оно.
На всякий случай, раз уж вышло так, я обнюхала и Мишку, от которого привычно пахло морем. Оно, поганое, сожрало все прочие ароматы. И с одежды тоже.
И с денег.
Осталось только вот это крохотное пятнышко, которое светилось… оно не случайно попало.
– Мне можно поворачиваться? – светским тоном осведомился Бекшеев, отчего сразу захотелось клацнуть зубами над ухом.
А Одинцов никогда не спрашивал. Молча стоял и ждал разрешения.
Естественно, когда ситуация то позволяла. А большей частью всем было не до церемоний. И… назад это еще поганей. Уже однажды обожженная кожа снова слезает. И кости… я каждую чувствую. А нам обещали, что со временем пройдет. Ну или притерпимся. Только ни хрена не получалось притерпеться. И не только у меня.
Ну да…
– Можно, – просипела я, пытаясь как-то вернуть лицо на место.
Всякий раз потом долго не могла отделаться от ощущения, что оно все-таки поползло.
Бекшеев молча протянул белоснежный платок.
– Кровь? – Трогать этакую красоту было совестно.
– Немного.
– Бывает… это не страшно.
– Как сказать.
Он, сообразив, что брать платок я не стану, шагнул и просто провел им по лбу.
– Сосуды… то ли не выдерживают перемен, то ли не успевают. Что-то там они «не», ну и потом пот с кровью.
Красное на белом выделялось ярко.
– И… получилось? Точнее, что получилось? – Он не стал отворачиваться.
А платок я забрала. Все одно грязный.
– Что-то получилось. Это кровь точно не Мишки. Одаренного. И сильного.
– Насколько?
– Сутки в морской воде, если не дольше. А она светится. И… запах яркий тоже. Я почти ничего уже не могу. – Признаваться в собственной слабости было тяжело, пусть даже мозгоправ, который должен был помочь нам вернуться в мирную жизнь, и уверял, что слабость – это очень даже нормально.
По-человечески.
Вот только людьми мы больше не были.
– То есть его убил очень сильный