Вечера в эшелоне проводили в различных разговорах, рассказывании забавных историй, анекдотов, иногда играли в домино. Игнатьич на одной из станций добыл ещё довольно приличный столик, и в офицерском вагоне теперь по вечерам собирались вокруг него. У Добина оказалась колода карт, и в свободное время они втроём с Павловским и Алёшкиным играли в преферанс.
Из сводок стало известно, что Красная армия перешла в новое наступление (через несколько лет Борис узнал, что ускорение наступления произошло по просьбе союзников), оно успешно развивается в западном направлении.
Когда эшелон прибыл на станцию Белосток, а это случилось 15 февраля 1945 года, комендант станции сообщил, что для госпиталя получено дополнительное распоряжение: не разгружаться, а следовать далее на запад, по направлению к Варшаве.
Спустя двое суток на станции Тлущ, в 30 километрах восточнее Варшавы, от коменданта узнали, что пока регулярного движения по железной дороге далее на запад нет, и госпиталь должен разгрузиться здесь. Разгрузка заняла около восьми часов, когда её закончили, было уже совсем темно. Развёртывать палатки было невозможно, и люди стали устраиваться на ночлег между грудами сваленных около железнодорожного полотна тюками палаток и других вещей.
Игнатьича, заботившегося о своём начальнике, как нянька о ребёнке, такая ночёвка не устраивала. Хотя на улице в Тлуще было теплее, чем в Раквере, ведь эта станция находилась гораздо южнее, но в феврале ещё и здесь держался мороз. Заметив невдалеке от полуразрушенного здания станции огоньки, Игнатьич решил, что это железнодорожный посёлок, и рассчитывал, что можно устроить ночлег в каком-нибудь домике. Получив разрешение Добина, ответственного за охрану этого своеобразного лагеря, старик отправился в путь. Минут через пятнадцать он уже стучался в дверь небольшого домика, из окошка которого исходил мирный довоенный свет. А ещё спустя час здесь уже были Борис и Катя Шуйская, в сенях лежал Джек, а Игнатьич хлопотал у небольшой плитки, разогревая принесённый из кухни ужин. Когда он ходил за едой, сообщил Павловскому и Захарову, что рядом с «квартирой» Алёшкина есть ещё несколько домиков, и можно на ночь устроиться там.
Дом, найденный Игнатьичем, состоял из кухоньки и двух чистых комнат, застланных половиками. Здесь жила совсем молодая женщина и двое детей – один грудной, другой около пяти лет.
Борис, вспоминая забытые польские фразы, затеял с женщиной разговор. Та очень обрадовалась, услыхав родную речь, и хотя, конечно, Алёшкин порядочно перевирал и слова, и построение фраз, всё-таки это был её язык. Она оживилась, начала что-то быстро рассказывать, и Борис, к своей радости, убедился, что, пусть с трудом, но большую часть сказанного он понимает. Игнатьич только хлопал глазами, он не ожидал, что его начальник знает польский язык, это его сильно удивило. Впрочем,