– Вот он.
– Прошу тебя, – изо рта Софии вырвалось белесое облачко. – Будь разумным. Он ничего не знает.
Промолчал. Мы условились рассказать Николасу версию событий без упоминания откровений Филина-младшего и того факта, что искомая девушка оказалась гиноидом. Прищурился, вглядываясь в подходящую к подножию холма фигуру: в походке, в самом ее движении было что-то такое, от чего хотелось броситься навстречу идущему, подставить плечо, снять с себя пальто и набросить на это жалкое сгорбленное существо, именуемое по ошибке другом. Растерянный взгляд карих глаз так упорно напоминал взгляд побитой собаки, что я невольно протянул руку подходящему к нам человеку, словно желая ободрительно потрепать его по загривку.
– Привет, – ладонь ван Люста была холодна, как лед.
– Глеб… – кивнул он. – Здравствуй, Софи. В какую же глушь вы опять забрались!
София стояла чуть поодаль – незаметно отступив под огромную еловую ветку, – и я не смог разглядеть, что выражало ее лицо сейчас. Худшая моя половина желала, чтобы София испытывала отвращение и стыд.
– Здравствуй, – тихо сказала она.
Сделал глубокий вдох. Ощутил сильное желание повалить ублюдка на землю, как когда-то давно в Петергофе, сдавить пальцами лощеную шею, ощутить ток крови под кожей, мечущийся острый кадык, увидеть сквозь пелену гнева вздувшиеся вены… Легкие уже наготове, нужно лишь приказать им и они дадут волю дикому хриплому воплю!..
…Все еще хочешь ее?! Хочешь ее, подонок?! Когда же ты успокоишься, когда же ты!..
Сжал кулаки. Оборвал мысль, выдохнул мерзкий воздух.
– Вы ужинали? – спросил вдруг бельгиец. – А то я не успел, звонок этот твой…
– После завтрака в «Зингере» у меня напрочь пропал аппетит. Твою мать, меня просто тошнит!
Отвернулся от Николаса, увидел Софию: она была тенью, штрихом на влажном буром стволе; и она медленно растворялась в хвойной тяжести, пряталась от чего-то.
– Ребята, ребятушки! – воскликнул ван Люст. – Да что,