Плоскодонная ламутская долбленка возникла у причала словно ниоткуда. Микеша рассмотрел, что в лодке двое: один беспомощно лежит на носу, второй, очень маленький, управляется с веслом на корме.
– Вот те на! – узнал прибывших русский. – Эго же толмач и тойонская дочка Биют.
Сердце у молодца тревожно сжалось: «Что за напасть?» Казак поспешил к причалу.
Якут тяжело ранен. Он с трудом дышал, но старался изобразить на посиневших губах улыбку.
– Невеста выручать тебя приплыла, Микеша, – глаза переводчика были мутными. – Огонь девчонка. Спасла меня – сняла с одинокого островка… А наших всех в засаде побили. Я насилу ушел…
Якут закрыл глаза и затих. Девочка-ламутка подбежала к казаку, ухватив его за рукав, старалась что-то взволнованно объяснить.
– О чем ты, кроха? – русич погладил девчушку по голове.
– Она говорит, – не открывая глаз, переводил толмач, – что бежать нам отсюда следует. Служилые перебиты, селение Инган снова осадили тунгусы. Ты ее жених – жизнь твою Пёрышко сбережет.
– Я же шутил тогда, – молодец растерянно таращился на решительного ребенка. – Объясни ей.
– Назвался груздем… – на губах якута вновь появилось подобие улыбки. Бежать в Инган нужно. Не сегодня-завтра объявятся здесь воинственные орочи, что ты супротив орды один сделаешь. Бери самые ценные меха и часть боеприпасов, да плывем к ламутам… На тот свет завсегда успеется.
Биют снова дернула казака за рукав:
– Айда, нючи*! Айда!
Микешка уговорился довольно быстро: «Плетью скалы не перешибить. Одному против многочисленной орды зимовье не удержать. Бежать – значит бежать… Надо же, тепереча у меня невеста объявилась…»
Загрузив ламутскую плоскодонку тюками с мехом соболя и бросив туда же пару бочек пороха, Микешка сел на корму с веслом; Пёрышко тоже гребла.
– Живы будем не помрем! – пытался шутить толмач. – А будущая жена твоя, служилый, – золото девка. Мне бы такую.
По красной воде, освещенной заревом пожара (казак запалил зимовье), юркий челнок скользил легко.
6./ …С высокого, обрывистого, дикого, безлюдного берега вид на студеное, в общем то, слегка волнующееся море был очень хорош. Мрачные, тяжёлые, крупные волны, величиной с трёхэтажный терем каждая, вздымались в верх, плавно, даже как-то с ленцой, раскачиваясь из стороны в сторону. Вершины их покрывала серо-белая пена. Плеск множества грузных волн сливался в некий, пока не устрашающий, но вызывающий уважение, гул. Меж тех раскачивающихся водных гор, на некоторое время, образовывались водные ямищи. И вот в одной из таких ямищ, недалеко от берега, плавал тюлень. Видна только его чёрная ухмыляющаяся морда. Тюленя совершенно не пугало волнение этой, опасной для многих, вечно