Я широко улыбнулся, но ничего не ответил. Комната то озарялась ярким светом, то погружалась в темноту, стены все время раскачивались.
– Что вы с ним сделали? – набросилась на Иллариона Бабале.
– Проваливай отсюда! – огрызнулся Илларион. – При чем тут мы? Не умеет пить, нечего было хлестать водку! Даже осмотреть меня не успел, подлец!
– Не волнуйся, Илларион, я сам тебя осмотрю! – сказал я, взял со стола указку и ткнул ею в приколотую к стене таблицу: – Какая это буква, дорогой мой. Илларион?
– Какая, солнышко? – спросил меня Илларион.
– Вот эта!
– Какая, кретин, прочти!
– Вот эта – «ч»! – сказал я.
– Чу! – сказал Илларион.
– Умница, дядя Илларион, да ты прекрасно видишь! А это какая буква?
– А ну-ка, которая?
– На перевернутое «т» похожа!
– Наверное, «ш», – догадался Илларион.
– Иди, я тебя поцелую, – сказал я.
Мы обнялись.
– Вон! – завизжала Бабале. – Убирайтесь!
– Ладно, ладно… Уйдем… Все равно пользы от твоего мамонта – как от покойника.
– Убирайтесь! – прошипела Бабале.
– «Я гуриец, ты гуриец, ре-е-еро-о», – затянул песню Илларион, обнял меня за плечи, и мы, пошатываясь, покинули дом Мамонтия Цверава…
…В ту ночь боль в глазу Иллариона стала невыносимой. Пришлось вызвать машину «скорой помощи», Илларион улыбался и утешал меня:
– Ну что ты приуныл, дурачок? Не бойся, ничего со мной не случится. Зато для твоей Софьи какой праздник наступил, развалится теперь на моем месте, как барыня! Ну, выше голову! Кому я говорю?!
Я стоял во дворе, зареванный и жалкий, и смотрел на Иллариона. Голос его звучал бодро, на лице играла деланая улыбка, но я видел, как у него дрожали губы и по морщинистым щекам текли слезы. Пятнадцать дней спустя Илларион выписался из больницы без глаза. Он молча вошел в комнату, молча сел. Я ни о чем не спрашивал его, он тоже ни о чем не говорил. Так продолжалось всю неделю. Я аккуратно посещал лекции, был со всеми вежлив и предупредителен, а после занятий сломя голову мчался домой, к моему Иллариону.
Однажды, вернувшись из университета, я не застал Иллариона в комнате. Я выглянул в окно – и замер. Была теплая солнечная погода. Илларион сидел во дворе на стуле под шелковицей. На коленях у него примостилась Софья, устремив в небо задумчивый взгляд, Илларион курил, нежно поглаживая по спине притихшую Софью, и о чем-то вполголоса с ней разговаривал.
Я прислушался.
– Тебе говорят, глупая, тебе! Понимаешь, что значит быть безглазым? Это значит – не видеть солнца, луны, деревьев, людей… Жить в кромешной тьме… Если бы я не согласился на операцию, пришлось бы вообще потерять зрение. Поняла? Ни черта ты не поняла, дуреха! Эх, был бы здесь наш Мурада!.. А ты – глупое создание!.. Что, обиделась? Ну, будет, будет тебе… Как же я теперь вернусь в деревню? Всю жизнь я дразнил Илико кривым чертом… Куда