Авдей был еще очень слаб. Иногда он садился, опираясь спиной о стену хлева, и смотрел на небо в те дни, когда были видны звезды, вдыхая морозный воздух. Когда Авдею стало легче и он попривык к Аиткулу, то решил рассказать ему про свою жизнь. Видно, было на душе у Авдея то, что не давало ему покоя. Ему будто бы хотелось исповедаться, облегчить душу. Аиткул с трудом понимал, о чем говорит урус, но слушал его внимательно, ни разу не прервав его рассказа. Авдей рассказал Аиткулу, что был он крепостным крестьянином в Смоленской губернии. Служил конюхом у своего барина.
– У моего барина было две страсти – охота и лошади. У него была большая конюшня и псарня, барин прямо души не чаял в лошадях и собаках. Если барин был не в отлучке, либо на охоте, то по целым дням мог быть либо на конюшне, либо на псарне, следил за порядком, чистотой, все ли на месте, накормлена ли вовремя скотина. От нас барин требовал прилежания и усердия. Он больно уж серчал, когда видел какой-нибудь непорядок. Осенью в день память преподобного игумена Сергия Радонежского барин любил ездить на ярмарку в Кузьмичи, которая каждый год проходила там в память упокоенного старца-чудотворца. Как-то барин взял и меня с собой. Ох и славная это ярмарка, гремит на всю округу, народу туда съезжается видимо-невидимо. Чего там только нет – все, что душа пожелает. Барин, бывало, возвращался с ярмарки «разорившись в пух» – гол как сокол, без единого гроша в кармане, но всякий раз с прикупками: то щенка купит, то жеребца или кобылку. А как-то раз привез с ярмарки чистокровного арабского скакуна. Он купил его у какого-то басурманина-турка за огромные деньжищи, аж 50 тысяч серебром заплатил. Заложив под это дело целую деревню с крестьянами. Конь был действительно хорош, стройный и красивый, только уж больно хлипкий, не привыкший к нашему климату, все время мерз и простужался, оттого мы его непрестанно кутали в теплые попоны и кормили его отборным зерном. Мне же барин приказал денно и нощно находиться подле коня, что бы не случилось чего.
«Смотри, – говорил барин, грозя мне кулаком, – шельма, не проворонь коня, не то я с тебя шкуру с живого сдеру».
– Я старался исправно исполнять волю моего барина, неотлучно был при конюшне, да, видать, недоглядел. В одно утро, зайдя в стойло к коню, я увидел, что конь завалился на бок и бьется в трясучке, а из рта его выступает кровавая пена. Я его пытался водой с солью отпоить, но куда там, было уже слишком поздно. Сдох конь, как я ни старался его спасти. Сейчас, когда я вспоминаю об этом, то понимаю, что, видать, кто-то подмешал в корм коню ядовитой травы-белены, видать, со злобы. Барин в ту пору был в отлучке, а когда вернулся, узнал, что его любимый