– Хорошо, – удовлетворенно сказал он и обнял ее.
Она провела рукой по его волосам. В последний раз Сон был таким ярким на неделе, когда умер его преподобие, то есть больше года назад, еще в той сырой, заплесневелой комнате в Спиталфилдсе. После того дня, как мать Марлоу исчезла в тумане, его преподобие продержался еще два года, и все это время Бринт присматривала за ними обоими, за маленьким мальчиком и за умирающим мужчиной, половину времени злясь на Элизу, а остальное время страшась за ее судьбу. Она всегда надеялась на ее возвращение, но та так и не дала знать о себе. Мальчик не вспоминал о том дне и даже почти никогда не говорил о своей матери, разве что по вечерам, когда погружался в сон. Конечно, Бринт знала, что Элиза Маккензи Грей не была его настоящей матерью, но бедняжка спасла ребенка от неминуемой гибели и заботилась о нем как о родном. Если это нельзя назвать материнской любовью, то что тогда вообще значит «мать»?
Но теперь Сон вернулся. Сидя за столом и обнимая Марлоу, Бринт испытывала в кончиках пальцев странное покалывание, похожее на предчувствие, почти как перед переменой погоды, и потому ощущала неизбежность чего-то плохого – того, что обязательно наступит, пусть даже они к этому и не готовы.
Марлоу кое-чем отличался от других детей.
Бринт об этом прекрасно знала. Прежде всего, очевидно, что это было сияние. Иногда от кожи Марлоу начинал исходить странный голубоватый свет, а сам он смотрел на нее таким до боли отчаянным взглядом, что ей становилось ясно: никакой это не фокус и не баловство. Вряд ли мистер Бичер с мистером Фоксом по-настоящему понимали, что это, – артистам цирка дозволялось хранить свои тайны, секреты своего ремесла. Скорее всего, они считали, что ребенок размалевывает себя какой-то светящейся краской, например с добавлением иридия, вроде того, как это делают английские медиумы, изображая на своих сеансах «эктоплазму». И неважно, что сияние было более странным, более красивым, как будто исходило изнутри, так что складывалось впечатление, что под кожей мальчика можно разглядеть его яркие вены, кости, легкие и прочие внутренности.
Однажды, когда она раскрашивала свое лицо для вечернего выступления, Марлоу признался ей в своем страхе:
– Что, если я однажды просто не смогу остановиться, Бринт? Что тогда?
– Тогда мы всегда с легкостью будем находить дорогу в темноте.
Его взгляд, отражавшийся в зеркале, был печальным и до мрачности серьезным.
– Позволь мне беспокоиться за нас двоих, хорошо? – добавила она.
– Мама говорила, что у меня есть выбор. Что я всегда могу выбирать.
– И это правда.
– Но ведь не все же время? Ну, то есть я про выбор. Нельзя же все время выбирать.
Казалось, он думает о чем-то более темном, более тревожном. Уж не о своей ли матери, Элизе?
– Да, иногда выбирать не приходится. Это тоже