– Не дорос ты еще о таких вещах рассуждать! К тому же это – всего лишь, твои предположения!
Марья Сергеевна была близка к истерике. Но обида Глеба за мать была сильнее жалости к ней.
– Это – не предположения! Я вошел вслед за ними в подъезд… Уже там все и началось…
– Какой ты – безжалостный, Глеб! – вне себя от бушевавшей в ее груди ревности и обиды на сожителя воскликнула Марья Сергеевна. – Лучше бы ты ничего мне не говорил!
– Ма! – искренне возмутился Глеб. – Да, кто ж тебе еще, как не я, откроет глаза на правду?!
Марья Сергеевна с отчаянием посмотрела на сына.
– Да, к чему мне нужна твоя правда, если от нее мне хоть караул кричи?!
Мария Сергеевна еще некоторое время сидела на стуле, неподвижно глядя в одну точку. Шокированная тем, что ей сообщил Глеб, она словно не замечала его присутствия.
– Ну, как хочешь, ма! Можешь считать, что я тебе ничего не говорил!.. Только я не понимаю, как ты можешь жить под одной крышей с предателем? Этак он о тебя каждый раз ноги вытирать будет…
И повернувшись к матери спиной, Глеб решительно направился прочь.
– Нет, постой! Постой, сынок!
Глеб нехотя остановился.
– Ну, чего тебе еще от меня надо? – почти зло спросил он.
– Адрес… То есть, где живет та самая особа, ты мне можешь показать?..
…В этот раз Виктор Иванович снова не пришел ночевать. Он позвонил и сказал, что у него – ночное дежурство.
– Ты сильно не беспокойся, Маша! Ложись спать! Люблю тебя! Люблю и целую…
Именно так и сказал. Вот – сукин кот!
– И я тебя люблю! – стараясь не выдать внутреннего волнения и недовольства, ответила Мария Сергеевна.
7
С самого утра, едва рассвело, Мария Сергеевна и Глеб уже стояли напротив того самого подъезда пятиэтажки, из которого по их расчетам вскоре должны были появиться Виктор Иванович и объект его тайного вожделения. Они стояли шагах в пятидесяти от него, надежно укрывшись за стволами тополей. Так, что при всем желании, выйдя из жилого дома, Виктор Иванович вряд ли мог бы обнаружить их присутствие.
– Ма! Ну, скажи, для чего мы здесь торчим? Ты – что, не веришь мне?
Глеба ужасно раздражало, что его мать испытывала, видимо, настолько сильные чувства к этому иуде и проходимцу, что притащила его сюда в такую рань. Разве стоил этот мерзкий тип ее слез и того, чтобы из-за него так унижаться? В конце концов, он для нее – никто! Обыкновенный сожитель, который, не вернув долга, ел ее хлеб, спал в ее постели и в глубине своей подлой души наверняка подсмеивался над ней! Чего она цеплялась за его лживую любовь и скупые ласки, как утопающий за соломинку? Этого Глеб и вправду не понимал. Он отказывался верить, что этот Виктор Иванович окрутил его мать так, что без него она теперь и шагу не могла ступить. Неужели у ней не осталось ни капельки собственной гордости