Вытаращив глаза, Глеб смотрел на мать, не мигая.
– Но я… Я не сделал никому ничего плохого! За что он будет меня преследовать?! Ма, ты – в своем уме?
Как ни крепилась Мария Сергеевна, слезы навернувшись на глаза, потекли по ее щекам тоненькими ручейками.
– Глеб!
Это восклицание, казалось, вырвалось из самого ее сердца. И Глеб не мог на него не отреагировать. Жалость к матери и к самому себе вдруг пронзила его насквозь.
– Ты – что? Снова хочешь жить с этим отморозком?! А я… Я стал для тебя помехой?..
– Нет, Глеб! Нет!
Мария Сергеевна, шагнув навстречу сыну, прижала его голову к своей груди.
– Тогда говори правду, ма! Говори так, как есть!
– Поверь… Поверь мне!
Женщина изо всех сил тщетно старалась взять себя в руки.
– Тебе лучше не знать этой правды!.. И ни о чем не спрашивать…
Глеб попытался высвободиться из объятий матери.
– Значит, ты все лжешь! И этот… Этот оборотень в погонах стал тебе дороже родного сына! Да и был ли твой сын…
Глеб умолк оттого, что, не в меру расчувствовавшись, дальше не мог произнести ни слова.
Наконец, большим усилием воли он взял себя в руки.
– …Когда-нибудь дорог тебе вообще?!
Встав из-за стола, он бросился в свою комнату.
– Глеб! Погоди, сынок!
Но тот уже выскочил из квартиры, даже не попытавшись прикрыть за собой дверь.
– Желаю тебе счастья, ма! – эхом донеслось до Марии Сергеевны из подъезда.
12
Спорт-рота, в которую попал служить Глеб, постоянно выезжала то на полковые, то на дивизионные, а то на армейские соревнования. Тренер хвалил подопечного.
– Быть тебе, Глеб, чемпионом, если норова хватит продолжать в том же духе! Ты ведь хочешь стать чемпионом?
– Конечно, хочу!.. – отвечал Глеб.
– Верю, что хочешь!
И Владимир Степанович Малой дружески похлопал его по плечу.
Тренер был человек среднего роста. Сухопарый. С виду немного угрюмый и замкнутый. Но, когда вдруг изредка улыбался, маска угрюмости тотчас спадала с его лица, и, казалось, миру являлся совершенно другой человек. Тот, которого подопечные Малого не знали прежде.
О себе Владимир Степанович никогда ничего не рассказывал. Возможно, не хотел. Или же оттого, что никто особенно не интересовался его личной жизнью. Но работу он свою любил, и о молодых ребятах, которые решили всецело посвятить себя спорту, по-своему заботился. Следил, чтоб режим соблюдали. Кормежка была на должном уровне. На тренировках же спуску не давал. Но в отношении Глеба этого вовсе не требовалось…
Горн буквально изматывал себя ежедневными тренировками, а перед глазами у него так и стояли серые обшарпанные хрущевки его захудалого моно-городишки. Иногда же перед его мысленным взором всплывало лицо матери. Изможденное, осунувшееся. Писем он ей не писал. До того, как Глеба забрали в армию,