– Может, это пираты, – обнадеживающе соврала Хезер.
– Когда пираты – сирена другая, – отрезал он.
Штефан не знал, как правильно – оставить Хезер в трюме, закрыть в одной из кают или взять с собой?
Женщине на палубе делать нечего, тем более такой, как Хезер. Ей нечего делать в трюме или каюте – его родители умерли, замурованные искореженной дверью. Он попытался вспомнить, как расположены каюты на пароходе и понять, безопасно ли будет все же закрыть ее, но не смог. Страха не было, и вообще не было никаких чувств, только какое-то звенящее, холодное безвременье. Умирать у госпиталя было не страшно. Тогда он даже не поверил в собственную смерть. Но сейчас она будто уже наступила.
– Идем, – сдался он.
Первым, кого Штефан увидел, когда вышел на палубу, был капитан. Огромный мужчина в черном кителе неподвижно стоял, сложив руки на груди и не говорил ни слова. Матросы, против ожиданий Штефана, не суетились и не метались по палубе, как на «Пересмешнике». Каждый был занят делом – они выносили оружие, разбирали оружие, строились правого борта, тихо переговаривались, указывая на серебристую рябь на волнах, и Штефану казалось, что капитан пугает их гораздо больше.
Готфрид был самым спокойным из этих отвратительно спокойных людей. Он стоял у левого борта и растирал руки черной шерстяной тряпкой. Взгляд его был совершенно безмятежен.
«Нам конец», – обреченно подумал Штефан. У Виндлишгреца перед боем был точно такой же взгляд. И перед смертью тоже, «это – искусство», ну надо же!
Чародеев нанимали на корабли, чтобы сражаться со змеями. И с пиратами, но в первую очередь со змеями. Не чтобы мечтательно смотреть на волны.
Говорить об этом, Штефан, естественно, не стал. Подошел к матросу, раскладывающему на палубе оружие.
– Смотри, кедвешем, у них хорошее чувство юмора, – ядовито заметил он, указывая на парные изогнутые сабли с золоченными эфесами. Матрос казался совершенно невозмутимым.
– Думаю, мальчику велели принести оружие – он и принес какое есть, – благодушно отозвалась Хезер, садясь на корточки. – Смотри, вон тот симпатичный.
Она указывала на гарпун с узким четырехгранным наконечником. Штефан вспомнил, сколько таких остались в чешуе левиафана, напавшего на «Пересмешник», и почувствовал, как застучало в висках.
Страха все еще не было, вместо него пришла злость.
Где-то там, под бронированным днищем корабля – под похолодевшей кожей, – разворачивал тугие серебристые кольца левиафан. Может, он не нападет, и Штефану не придется заглядывать в его ртутно переливающиеся глаза.
Он поднял гарпун и встал к трубе, закрыв собой Хезер. Подальше от бортов. И от змея, где бы он ни вынырнул.
Над волнами виднелся рисующий причудливые узоры серый гребень.
– Вам это не понадобится, Штефан, – раздался спокойный голос чародея.
– Вы так в себе уверены, – огрызнулся он, не оборачиваясь. – Почему же корабли вообще тонут, если чародеи все могут?
– Очевидно же, они тонут,