Заметив пришедшего, Максим остановил станок, поздоровался и вмиг скрылся за углом дома.
– Кого там нелегкая принесла? – донесся тут же раздраженный голос Федора.
Сын приглушенным голосом пытался ему что-то объяснить.
Вскоре из-за угла показался сам хозяин.
– Кажись, ты на ярмарку собираешься? – спросил Харитон.
– Кто ж табе уже донес? – насупив брови и глядя исподлобья, отозвался Федор. А оглянувшись на станок, сварливо сказал: – Сын, ты почему болванку криво зажал?
– Сейчас, тятя, поправлю, – отозвался Максим.
– Ну вот что с ним делать, хоть кол ему на голове теши, все по-своему норовит сделать!
Было в Федоре что-то раздражающее, неспокойное, он то и дело нервно теребил свою рыжую с проседью бороденку, хмурил брови.
– Уж коли ты в Стародуб едешь посуду свою продавать, просьба у меня к тебе будет, – сказал Харитон.
– Какая?
– Возьми мои овечьи шкуры, там попутно их и продашь. А то я их еще по зиме выделал. Не пропали бы…
– А много ли их у табе?
– Да две всего.
– Ну, двух-то я соглашусь отвезти. Только я в Клинцы поеду.
– Зачем так далеко? В два раза дальше. Там что, ярмарка другая?
– Ярмарка, может, и такая же, только мне в Клинцы надобно.
– Ну, считай, сговорились, – с легкой усмешкой заключил Харитон.
Федор отстранился от станка и повернулся к соседу.
– Сказано в Писании: всяк человек человеку помогать должен. И господь нас к этому призывает. Но с бритобородым и со всяким табашником дружить не буду. Хоть ты и щепотник, табе я уважаю, тащи свои шкуры.
Со скрипом открылась дверь хаты, в проеме показалась Мария и поставила на крыльцо полное ведро помоев.
– Максим! – громко крикнула она. – Вылей ведро в огород.
Но муж не торопился и пытался выровнять заготовку в станке.
Из хаты донесся громкий плач ребенка.
– Чаго стоишь? – набросился на него отец. – Помоги ей, отнеси ведро.
Максим, инстинктивно вобрав голову в плечи, одним прыжком очутился возле крыльца. Схватив ведро, убежал в огород.
В добром настроении Харитон шел домой. Он тоже делал посуду, но из глины на гончарном круге, а после обжигал в печи. Делал обычно летом, чтобы на весь год хватило. Посуда из глины хрупкая – то миска по неосторожности разобьется, то кринка треснет. Из выделанных шкур он шил полушубки для семьи, но сейчас завалялись две шкуры; одежда на зиму хоть и не у всех есть, а продать шкуры в самый раз будет. Часть податей оплатить можно.
По дороге присел на лавку к Терещенко.
– Ты что, не знаешь, зачем он в Клинцы ездит? – удивился Василий.
– Нет. Не ведаю.
– Там, где-то в тайной типографии, старопечатные раскольничьи книги делают. Они запрещены нашей церковью и царем-батюшкой. Так он их сюда привозит и по всей округе раздает. Ежели урядник дознается, враз богомола в Сибирь сошлют. Уж я не знаю, какую