Дорога к счастью. Владимир Васильевич Киреев

протянул в раздумье Ханенко и, скрипя сапогами, слез с повозки.

      Еремей Круть, завидев помещика, быстро побежал за повозкой и, запыхавшись, низко поклонился ему. Выглядел он почтительно, но его маленькие серые глаза уже были соловые.

      Холопу помещик благоволил, прощал пройдохе все прегрешения за его мастеровые способности, а тот улыбался широким ртом, горел глазами и был рад-радехонек, что барин приехал. Но сегодня был не его день.

      Ханенко бросил взгляд на сарай, где проживал крепостной, глаза его тотчас вспыхнули гневом:

      – Ты что ленишься? – гневно спросил он. – Второй год во времянке ютишься, ни хаты, ни хлева не поставил. Как следующую зиму пережить собираешься?

      – С божьей помощью как-нибудь перезимую.

      – Понятно, опять на барскую милость надеешься? Глянь на соседей своих: вон хоть на Гаврилу Мотолыгу, на казака Кириенко. Люди позже тебя приехали, уже обустроились. А ты чего ждешь? Доиграешься – прикажу выпороть.

      – За что, пан? Мне и так сейчас от кучера досталось.

      – За лень твою беспросветную, чтобы ума набрался да работал с интересом.

      К подъехавшей коляске подбежал Ермолай и с любопытством уставился на приезжих.

      – Чей холоп будешь? – улыбаясь, спросил Василий.

      – Я не холоп, я казак! – громко ответил Ермолай.

      – А где твоя хата, казак?

      – Вон там, где тятя работает.

      – А ты что ему не помогаешь?

      – Мои старшие братья, Степан и Андрей, с тятей работают, а я гусей пасу. Весной я с тятей тоже в поле работал, на коне верхом борону таскал.

      – Молодец! – похвалил его Григорий.

      Завидев барина, из-за плетня вышел Моисей и низко поклонился. Помещик вернулся к коляске.

      – Потачку вы мужикам даете, барин. Они скоро на шею вам сядут и ноги свесят, – гнусавым голосом протянул кучер, услышав разговор с Еремеем.

      – Не твоего ума дело, – оборвал его Ханенко и обратился к сыну: – О чем с холопом говорил?

      – Он же казак, а не холоп…

      – Были казаки, да все вышли, – рассерженно проговорил помещик. – Отец его от нужды волю на землю сменял.