Она смотрит сквозь пелену темных волос, упавших на лицо, надменно задирает подрагивающий подбородок:
– Домой. Вы свою плату получили.
– С чего бы? – удивляюсь я.
– Но… – она теряется, сжимает на груди пальцы, пытаясь прикрыться, – но вы же… Только что получили…
– Миледи, – усмехаюсь я, мягко перекатываясь ближе и пристально глядя в темные потерянные глаза, – мы говорили про ночь. Полную ночь. А не про вашу потерю невинности. Она-то мне как раз неинтересна.
– Но… – глаза распахиваются шире, – но вы же… Только что… Вы еще раз хотите?..
– Ты удивишься, миледи, но даже не один раз еще хочу…
Лари, с тихим испуганным вскриком пытается спрыгнуть с кровати, но я быстрее. Ловлю ее за тонкую щиколотку и тяну обратно, перехватываю сопротивляющиеся руки, привычно трамбую под себя, убираю волосы с лица, шепчу тихо и жестко:
– Ночь только началась, миледи, так что тебе придется постараться с оплатой…
И нет, мне ее не жаль.
В конце концов, я эту плату собираюсь отрабатывать по полной.
Глава 5
– Так, говоришь, братишка? Сколько ему? – я лежу, привалившись к спинке кровати, перебираю перепутанные пряди темных волос… Надо же, чистый шелк. Разве так бывает?
– Восемнадцать… – бормочет устало Лари, скользит пальчиком по моей груди.
Судя по всему, жест этот невольный, не от разума идущий, а от нутра женского, требующего приласкать своего мужчину.
И она сама не понимает, что делает на инстинктах. А я вот понимаю, немного даже радуюсь этому и в то же время чуть досадую, потому что не получилось из меня жесткого зверя, не сумел довести все до конца, взять полностью в том размере и темпе, что планировал…
А все потому, что волк внутри – натура прилипчивая и до ласки охочая… И, вместо того, чтоб мучить, заставляя делать, как ему угодно, все мягкостью брал, не напором диким и жестоким, а обволакивающим теплом, сладким и тягучим.
Так что не сможет моя насильная любовница восплакать о доле своей женской, о звере жутком, терзающем ее больно и долго…
Нет, если б одним разом ограничился, самым первым, то, наверно, могла бы… Хотя, я все же постарался даже тогда на славу, пробуждая в ней женщину.
Ну а потом…
Потом вообще все не так пошло, как планировалось.
Лари сжималась, мужественно готовясь принять свою печальную участь, и мне от этой вселенской скорби на бледном личике стало дико смешно.
Она смотрела на меня, упираясь кулачками в плечи, и выражение жертвенности постепенно сходило на нет… Потому что невозможно изображать из себя жертву, когда палач захлебывается от смеха и ничего не делает!
А я именно захлебывался.
И именно ничего не делал!
Просто лежал, не пуская ее на волю, смотрел в полные скорби о судьбе своей женской глаза… и ржал, как мой конь Джордан.
Подозреваю, что морда у меня в этот момент тоже на лошадиную была похожа, но остановиться я не мог.
И,